Но больше всего его напугали не банки и сосуды.
То самое, что было вплетено в прутья стен позади фляг, заставило слезы ужаса побежать по его щекам.
В стены были вплетены люди.
Он мог увидеть их и в стенах коридоров, расходящихся из этой комнаты в различных направлениях. Сперва он увидел дюжины и дюжины людей, будто завернутых в кокон, образованный материалом стен.
Чем внимательней он смотрел, тем больше видел людей, плененных в глубинах стен.
Какие-то из них превратились в иссушенные трупы с застывшими в муке раскрытыми ртами и ввалившимися глазницами, кожа на их обнаженных руках и ногах высохла и затвердела. Другие раздувшиеся тела выглядели так, как будто умерли позже. Тошнотворная вонь смерти едва позволяла ему дышать.
Но некоторые из вплетенных в стену людей не были мертвы.
Казалось, что они застыли в оцепенении, практически не дыша, не понимая, что с ними происходит. Все из них были обнажены и прямо так заключены в сплетении колючих прутьев и ветвей, так, что их было едва разглядеть.
Хенрик видел, как их глаза иногда поворачиваются, как будто они пытаются понять, где находятся и что с ними происходит. Случайный стон вырывался порой из искаженного рта.
Когда он отвернулся, не в силах видеть мертвых и полумертвых людей, вшитых в стены, то оказался с Лесной Девой лицом к лицу.
Глава 52
Джит сидела, скрестив ноги, в центре комнаты, в подобии гнезда, сплетенного из ветвей, глядя на него немигающими, большими круглыми глазами, такими темными, что они казались черными.
Ее жидкие волосы едва доставали до плеч. Она не была особо большой, на самом деле, она была не сильно больше него. Ее простое мешковатое платье показывало ее довольно стройную фигуру. Ее тело больше было похоже на мальчишеское, чем на женское. Кожа ее тонких рук выглядела так, словно ей не хватало солнца. Ему было сложно сказать, сколько ей лет, но, несмотря на ее бледную гладкую кожу, он был уверен, что она отнюдь не юна.
Ее ногти и ладони оказались постоянно испачканными, возможно из-за попадания на руки того, что находилось в кувшинах вокруг нее.
Он представил себе, что темная субстанция на ее ногтях могла бы быть жидкостью, которой истекают трупы, по всей комнате вплетенные в стены.
Но не это приковало его взгляд и заставило сердце колотиться, а колени — дрожать, а ее рот.
Ее тонкие губы были зашиты полосками кожи.
Кожаный ремешок был продет прямо через плоть ее губ, оставляя дыры, отнюдь не выглядевшие полностью зажившими. Стежки шли неровно. Они выглядели, словно сделанные бессистемно, без особого старания. Полоски кожи образовывали «Х» напротив ее рта. Была лишь небольшая слабина в коже, позволяющей открывать рот в тонкую щель.
Через эту щель из-за скрещивающихся кожаных ремешков, Джит испустила пульсирующий визг, просто не могущий принадлежать человеку. По рукам Хенрика пробежали мурашки.
По своему прошлому посещению он знал, что это был ее язык, ее способ разговаривать. Хотя он и не имел ни малейшего понятия, что значил этот звук, он был уверен, что она обращалась к нему.
Один из фамильяров, у которого, как он заметил, отсутствовала кисть руки, склонился к нему.
— Джит говорит, что рада видеть тебя снова, мальчик.
Хенрик сглотнул. Он не мог заставить себя сказать, что рад этому же.
Джит, быстро кивнув, испустила низкий скрипучий визг, перемежавшийся несколькими щелчками ее языка о нёбо.
— Джит хочет знать, принес ли ты это, — сказал фамильяр.
Рот Хенрика словно запечатали. Он не мог заставить себя говорить. В страхе перед тем, что она может сделать, не услышав ответа, он сжал кулаки. Он не думал, что после всего этого сумеет разжать их.
Лесная Дева издала мягкий дребезжащий звук — то ли писк, то ли скрежет.
— Подойди ближе, — сказал фамильяр. — Джит велит тебе подойти ближе, чтобы она могла сама посмотреть.
Откуда-то сзади раздался звук, заставивший всех фамильяров остановиться и обернуться. Черные глаза Лесной Девы сосредоточились на чем-то находящемся довольно далеко позади него. Хенрик обернулся через плечо, чтобы увидеть, что привлекло ее внимание.
Где-то далеко была угроза. Что-то надвигалось из коридора, что вел к комнатам.
Пламя свечей заколебалось, их свет замерцал, и затем они погасли.
Что бы это ни было, оно принесло с собою тьму.
Пока оно проходило мимо, свечи вокруг него погасли окончательно. Когда оно оказалось за ними, погасшее пламя медленно разгоралось, пока не становилось так же светло, как и раньше.
Казалось, сама тьма шла по тоннелю к ним всем.
Пока оно приближалось, неся с собой тьму, гася свечи на своем пути, фамильяры сбились в кучку позади Джит. Хенрик мог видеть, что безрукий фамильяр мелко дрожит.
Джит издала долгий, низкий крик и несколько щелчков. Двое фамильяров подлетели ближе к ней, шепча. Они кивнули в ответ на еще несколько щелчков и мягкий, скрежещущий звук, идущий из глотки Лесной Девы.
Когда нечто, наконец, вплыло в комнату, принеся с собою тьму, Хенрик увидел, что это был мужчина.
Мужчина остановился перед Джит, недалеко от Хенрика. Пламя свечей в зале позади него и в комнате неподалеку от него медленно оживало, наконец, освещая мужчину перед ними.
Когда он все же разглядел человека, Хенрик застыл столбом, неспособный даже вдохнуть.
Глава 53
Мужчина взглянул на теплое мокрое пятно, растущее спереди на штанах Хенрика, и улыбнулся своим мыслям.
— Это тот мальчик? — спросил он глубоким, твердым, как сталь голосом, заставившим Хенрика напомнить себе о том, что он может моргать, а семерых фамильяров отлететь еще дальше за плечи Джит, как будто они не были уверены, что один его голос не отшвырнет их назад.
Лесная Дева издала короткий скрипуче-щелкающий звук.
— Да, это он, Епископ Арк, — сказала однорукая фамильяр своей госпоже, увидев, что она говорит странным голосом.
Епископ Арк коротко взглянул на Джит. Его взгляд нарочно опустился на ее зашитый рот, и затем он вновь повернул свой ужасный взор на Хенрика.
Белки глаз мужчины отнюдь не были белыми. Совершенно.
Они были залиты ярким кроваво-красным цветом.
Темная радужка и зрачок в окружении кроваво-красного белка заставляли его глаза казаться глядящими из другого мира, мира огня и пламени — или же, скорее всего, из самого Подземного Мира.
Но какими бы пугающими не были глаза епископа, не они были самой волнующей его чертой. Больше всего в нем наводило ужас другое, то, от чего Хенрик не мог оторвать глаз, что заставляло его сердце колотиться, а дыхание срываться — его тело.
