Протянул бумагу, написанную под диктовку Бестужева одним из государевых чиновников и подписанную государыней. Человек в темно-зеленом мундире взял ее в руки, но прежде, чем прочитать, представился:
— Личный библиотекарь князя Петра Федоровича — Якоб Штелин.
Человек, назначенный Елизаветой Петровной сразу же после приезда наследника в Россию и пробывший с ним до самого его падения. Известный математик, в друзьях у которого был Карл Филипп Эммануил Бах, второй из пяти сыновей Иоганна Себастьяна Баха. Как и отец — композитор и музыкант. Один из основателей классического музыкального стиля, сочинял в эпохи рококо и классицизма. Если память не изменяла Сухомлинову, Штелин сейчас принимал участие в подготовке издания Академией наук первого атласа Российской империи.
Якоб развернул документ, пробежался по нему взглядом и улыбнулся.
— Рад вас видеть, барон. Сейчас я позову человека, и он вас проводит в кабинет наследника. Боюсь, что с поездкой придется подождать. — Он огляделся. Взглядом отыскал нужного ему человека (им оказался немец) и позвал: — Гюнтер!
Гюнтер был двухметровым великаном. Ему бы в гвардии Фридриха II Великого служить, а не прозябать в лакеях Петра Федоровича. Идеальная фигура для солдата, и вполне подошел бы для будущей роты, если бы не одно «но»! Игнат Севастьянович (тут, наверное, в нем проснулся дремавший Адольф фон Хаффман) предпочел бы видеть все же кавалеристов при будущем императоре. От них, как считал барон, было бы куда больше пользы в данный момент, чем от пехотинцев. Так что придется пока Гюнтеру в лакеях побыть.
По распоряжению Штелина, тот отвел барона фон Хаффмана в кабинет Петра Федоровича. Прежде, чем войти, лакей остановил Игната Севастьяновича рукой, затем вошел внутрь. Его минуты две не было, наконец он вышел и произнес:
— Его высочество ждет вас, барон.
Игнат Севастьянович толкнул дверь и вошел в комнату. Огляделся. Просторное помещение. Стены обтянуты тканью. Несколько портретов, среди которых Сухомлинов узнал Петра Великого. Вполне возможно, решил он, что таким образом императрица пыталась пробудить в мальчишке дремавшие чувства. Ну, не полноценный же Петр Федорович, в конце концов, немец. Все же есть в нем русская кровь, доставшаяся ему от дочери Петра Алексеевича — Анны. Паркетный пол, начищенный до блеска и поскрипывающий под сапогами. Вдоль стен множество полок, что были заставлены солдатиками, сделанными не только из олова, но и из дерева, воска, свинца и, как отметил Игнат Севастьянович, скорее всего из ваты, закрепленной сахарной пудрой. У дедушки явно солдатиков в свое время было куда меньше. Петр Великий предпочитал играть в другие игры. На огромном столе — игрушечная фортификация. Вокруг него сотня маленьких плоских солдатиков из серебра. В углу, у самых балконных дверей две механические фигуры саксонской работы.
Когда барон вошел в кабинет, Петр возился с солдатиками. В этот момент у Игната Севастьяновича язык не повернулся, чтобы назвать его по имени. Наследник государственного трона выглядел совсем мальчишкой. Петр взглянул в его сторону только тогда, когда барон закашлял. Посмотрел пристально, по-видимому, оценил униформу гусара, так как тут же вернул одного из серебряных солдатиков, что сжимал в руке, на место. В спешке поставить его твердо на гладкую поверхность стола не смог, отчего тот тут же свалился на бок. А дальше был принцип домино. Вот только в этот момент наследника это уже не интересовало. И если свою супругу он оставил в Петергофе ради детской забавы, то теперь солдатиков кинул из-за гусарского мундира.
— Позвольте представиться, Ваше Высочество, — проговорил князь Сухомлинов, — прусский барон Адольф фон Хаффман.
От слов «прусский барон» глаза Петра Федоровича засветились.
— Прибыл к вам по личному распоряжению Ее Величества Елизаветы Петровны.
Протянул бумагу, но Петр ее в руки брать не стал. Зато взял колокольчик и позвонил. Тут же из соседней комнаты вышел негр.
— Нарцисс, позови мне писаря.
Пятясь спиной, негр выскользнул в ту дверь, через которую только что вошел Сухомлинов. Пока не пришел писарь, Петр осмотрел гусара с ног до головы. Все время молчал и лишь только раз спросил:
— В каких войсках Фридриха Великого вы служили, барон?
— Черные гусары.
Петр понимающе кивнул, хотел было что-то еще спросить, но тут в кабинет вошел Нарцисс.
— Писарь, — проговорил он, открывая дверь и пропуская того в кабинет.
С подносом (на котором чернильница и перо) в одной руке, в другой свернутая бумага, он поклонился князю и подошел к маленькому столику, на который Игнат Севастьянович и внимания не обратил. Поставил и приготовился писать. Вот только Петр неожиданно приказал:
— Мне нужно, чтобы ты прочитал бумагу, написанную моей теткой.
Писарь взял бумагу в руку. Сначала пробежался глазами по тексту и лишь потом начал читать:
— Указ Ея Императорского Величества Самодержицы Всероссийской из Правительствующего Сената. Объявление о монаршей воле…
Делал писарь это медленно, с паузами. Сначала по-русски, а затем переводил на немецкий, родной для Петра, язык. Елизавета позволяла наследнику создать «для государственного приличия» почетную роту, которая полностью и только подчинялась бы Петру Федоровичу. Затем указывалось число служивых. Игнат Севастьянович заметил, как сначала вспыхнули глаза великого князя, а затем, когда была произнесена цифра, неожиданно и быстро потухли. Петр сжал руки в кулаки, и было видно, что он еле сдерживался, чтобы не сорваться на отборную немецкую ругань. Мечта, казавшаяся, вот-вот воплотится во что-то существенное и у него появятся свои собственные солдаты (такие же, как у Фридриха Великого), которыми он может командовать, рушилась на глазах. Сухомлинов не удивился бы, если бы у этого взрослого ребенка на глазах выступили слезы.
— Подлинной за подписанием Правительствующего Сената. Сентября 2 дня, 1745 года. Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате. Августа 4 дня 1745 года, — закончил чтение монаршей воли писарь.
— Вон! — вскричал великий князь.
Писарь попятился к столу, чтобы забрать свои причиндалы, но Петр Федорович вновь прокричал:
— Вон!
Топнул ногой. Взглянул на барона, а когда дверь за писарем закрылась, проговорил:
— Тетушка издевается надо мной, барон. — Выругался. Сделал это по-немецки, отчего слова прозвучали еще грубее.
Он обошел стол, плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
— Она издевается надо мной, барон, — повторил он уже спокойно.
— Разрешите, Ваше Высочество, мне сказать, — попросил Игнат Севастьянович.
Петр взглянул на него.
— Ну, говорите, барон.
— Мне кажется, это лучше, чем ничего. Вам позволили иметь при себе роту, а это уже что-то. Глядишь, со временем удастся уговорить государыню на большее, ведь она опасается вас.
