— Надеюсь. Хочу попробовать. И буду очень рад, если получится.
— И ваши теперь действия, барон?
Фон Хаффман стал делиться своими планами, но только теми, которые имел право знать инквизитор. Раскрывать все карты перед Ушаковым было нельзя. Иначе неизвестно, как истолкует тот его задумки. Но Андрей Иванович прервал его. Игнат Севастьянович удивленно взглянул на инквизитора.
— Мне это неинтересно, барон. Тем паче вряд ли вы задумаете что-то такое, что пошло бы вразрез моим интересам. А если и задумали, то вряд ли будете об этом, тем более мне, вот так вот рассказывать. Об этом делятся обычно под пытками. Мне интересно, что вы, барон, намерены теперь делать? Вы получили возможность служить при дворе, но ведь на этом ни один человек не остановится.
— Что вы имеете в виду, ваше сиятельство? — уточнил фон Хаффман. Барон прекрасно понимал, что Ушаков спрашивает не о его будущем визите к Бестужеву.
— Мне интересно, намерены ли вы, барон, жениться?
— Увы, ваше сиятельство, но об этом я и не думал. Молод еще. Зато хочу принять православие.
— Православие? — переспросил инквизитор. Взглянул удивленно на пруссака.
— Так точно.
— Мне непонятны ваши мотивы! Зачем это делать, барон?
— Я хочу стать русским!
— Похвально, барон! Вот только быть русским трудно.
Фон Хаффман не стал говорить, что был им в предыдущей своей жизни. Ему не привыкать. Ушаков вновь закашлял.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел генерал-поручик Шувалов. Прошел и сел в соседнее кресло. Игнат Севастьянович сначала взглянул на него, потом посмотрел на Ушакова. Андрей Иванович понял его взгляд и произнес:
— Аудиенция закончилась. Мой человек проведет вас. Моя карета, барон, к вашим услугам. Куда скажете, туда кучер вас и доставит.
Фон Хаффман поклонился. Надел колпак и, чеканя шаг, покинул кабинет. В коридоре его ждал знакомый экспедитор.
— Граф велел доставить вас туда, куда вы пожелаете, барон, — проговорил он.
Игнат Севастьянович кивнул, но сейчас называть место своего посещения не стал. Вместо этого только скомандовал:
— Проводите меня для начала до кареты. Иначе я заблужусь в этих лабиринтах.
Бестужев-Рюмин в этот раз не оказался таким обходительным. Он был даже недоволен тем, что барон фон Хаффман сразу же после приезда не прибыл к нему. Игнату Севастьяновичу пришлось признаться, что в первый день с глупости отметил свой приезд в компании друзей.
— Пили вино? — полюбопытствовал Великий канцлер.
— Да, ваше сиятельство.
— Хорошо, это было вчера, а сегодня-то что заставило вас опоздать?
— Граф Ушаков.
— Ушаков? — переспросил Бестужев.
— Так точно, его сиятельство прислал за мной карету, и я не мог отказать.
— Андрею Ивановичу трудно отказать. Человек честный и неподкупный, он, как и я, ратует за сильную Россию. Боюсь представить, что будет с Тайной канцелярией, когда он вынужден будет уйти в отставку.
Игнат Севастьянович взглянул на канцлера.
— Стар он стал. Уже на ладан дышит. Елизавета хочет его на покой отправить, да вот только пока существенного повода нет.
— Болен он, — вдруг сказал барон, — простудился.
— Лихоманка?
— Я не врач, ваше сиятельство, диагнозы ставить не умею.
— Жаль, конечно, если государыня воспользуется его болезнью. Мы-то с тобой об этом не сообщим, так ведь она все равно проведает.
— От Шувалова?
— А ты, барон, я погляжу — не глуп. Сам догадался али кто подсказал?
— Сам, ваше сиятельство. Да и другого человека на месте Ушакова не вижу.
Бестужев прошелся по кабинету. Остановился у камина. Коснулся рукой канделябра. Вздохнул. Затем повернулся, взглянул на барона и молвил:
— Вот и я не вижу. И государыня так же считает. Был бы другой вариант, самолично бы настоял, да Елизавету переубедил, но такого человека, к тому же способного, я найти в окружении не могу. Вот ты, барон, может быть, на эту должность и подошел бы, но есть одна загвоздка.
— Это из-за того, что я немец? — уточнил фон Хаффман.
— Из-за этого самого, будь оно неладно. Да и, честно сказать, ты мне сейчас при дворе Петра Федоровича нужен. Вот ты мне, барон, честно скажи, что делать собираешься?
— Креститься. Хочу православным стать.
— Похвально, — проговорил Бестужев, — да вот только я не об этом.
Игнат Севастьянович только сейчас сообразил, что интересы у двух влиятельных людей противоположные. Если графа Ушакова интересовала его личная жизнь, то Бестужева интересовали его дела при дворе Петра Федоровича. Пришлось рассказывать о том, что хочет уговорить наследника, чтобы тот супругу свою перевез в Ораниенбаум, подальше от французского влияния. Найти того человека, что пускает по округе слухи о смерти Петра Федоровича.
— Смерти? — переспросил Бестужев, садясь в кресло. — А ну, господин барон, об этом поподробнее.
Игнат Севастьянович вздохнул. Ну, хоть кого-то заинтересовали слухи, пущенные им. Поэтому, не задумываясь, рассказал Алексею Петровичу все то, что было известно ему о перевороте 1762 года.
— Слухи. Ложь, — проговорил Бестужев, когда Игнат Севастьянович закончил говорить. — Но все равно ты этого человека сыщи. Доставь лично к Ушакову. Пусть старик разбирается, что к чему. В то, что это местный Нострадамус, лично я не верю.
Барон почтительно кивнул. Он прекрасно знал, что «живым» пророка взять все равно не удастся. Ближе к весне, решил Игнат Севастьянович, он предъявит Петру Федоровичу какого-нибудь мертвеца. И ничего не будет удивительного, если в его вещах обнаружат пророчество. Только сейчас, глядя на Великого канцлера, фон Хаффман вдруг понял, что у пророчества этого два варианта. В первом оно продлится до октября семнадцатого без изменений. Это, конечно, при условии, что к словам старика не отнесутся серьезно, даже когда произойдут десятки знамений. И во втором варианте изменения начнутся, как только после очередного знамения кто-нибудь испугается, схватится за голову и начнет совершать совершенно иные поступки. В этом случае история Сухомлинову будет незнакома. Любое событие будет для него сюрпризом. И кто знает, приятным ли?
Был, правда, еще и третий вариант. Это его вмешательство. Изменения уже начались, но пока были не существенные и на общую картину не влияли. Долго ли это продлится, одному Богу известно. А может быть, история возьмет свое и все вернется на круги своя.
В середине ноября, после продолжительных холодных дней, когда старенький ментик перестал спасать, наконец-то выпал первый снег. Барон стоял у окна и всматривался в белоснежную гладь застывшего пруда, где под бой барабана маршировали его гусары. Великий князь, как ни убеждал его фон Хаффман, не отказался от муштры. Попытки доказать, что гусары и пехотинцы это разные виды войск, оказались напрасными. Кавалеристы сначала пороптали, но потом после пары убеждений были вынуждены подчиниться забавам Петра Федоровича. Они надеялись, что скоро все это закончится. Им бы сейчас на конях скакать.
