— Пока по дорогам с сарацином бродили, не догадывался, — убрала нож воительница, и прижалась сзади всем телом. — И что нам теперь делать, мой бродячий император?
— Так от нас больше ничего не зависит, — пожал плечами Егор. — «Колесики судьбы» провернулись, перемкнулись выступами, линия судьбы сложилась в новый канал, и мы, как инкубаторские цыплята по трубочке, с веселым чириканьем и мыслями о свободе воли катимся к новой неизбежной развилке. С тех пор, как ты громко назвала себя Бретонской герцогиней, моя милая, путь наш движется к единственному возможному исходу: к встрече с Бретонским герцогом. Вы скрестите мечи… и останется только один.
— Тогда нам нужно в Нант, — ласково фыркнула ему в ухо шевалье Изабелла. — Замок властителей Бретани находится там.
* * *
«Колесики судьбы» провернулись и в судьбе короля Генриха V. Их повернуло письмо, доставленное гонцом из Лондона. Точнее — из Франции, из осаждающего Арфлер лагеря. Сэр Джон Корнуолл сообщал в столицу, что во французский порт удалось прорваться кораблям с продовольствием, а также, что в помощь осажденным подступила армия Карла Орлеанского числом около десяти тысяч воинов. Это означало, что осада затягивается на очередной месяц, нужный, чтобы горожане истребили доставленную еду, и… И то, что оставшимся на континенте воинам самим справиться с врагами не удастся. Десять тысяч — слишком маленькая армия, чтобы взять укрепленный лагерь, но в то же время слишком большая, чтобы разбить ее оставленными за Ла-Маншем силами.
— У нас есть гиенские полки, почти две тысячи воинов, — тут же доложил лорд Кент. — Это свежие силы, они почти не пострадали в битве. После поражения у Ньюпорта мы собрали ополчение из валлийских дворян, корнуэльских и девонширских ополченцев.
— Валлийцы? — презрительно скривился король. — Которые по сей день молятся друидам и приносят требы священным деревьям? Они пытаются бунтовать при каждом короле и повинуются только из страха перед английским мечом! Корнуэльцы и девонширцы тоже кимврами себя поныне считают. Измена у них в крови! Кто дал им мечи?!
— На тот час у нас не было других сил, чтобы вывести навстречу шотландцам, — пожал плечами лорд. — Ты находился за морем, мой король. Однако подумай, за морем тебе останутся преданными до гроба даже валлийцы. Ибо там чужая земля, кругом враги. Вся их надежда уцелеть будет зависеть только от твоей мудрости. Четыре тысячи воинов, которые готовы заслужить твое доверие.
— Доверия достойны только ланкастерцы и йоркширцы!
— Да, мой король. Однако они дважды пересекли море на кораблях, почти месяц сражались в осаде, потеряли много родственников в минувшей сече и притом ныне преследуют бегущих шотландцев, ведомые храбрым герцогом Эдуардом Йоркским. Дай им отдохнуть и набраться сил. Пусть добьют Стюарта Олбани, возьмут добычу, вернутся домой, поцелуют детей, соберут талью… Они заслужили снисхождение. К тому же, в стране кроме них сейчас нет иных сил. Только они закрывают Англию от нового шотландского набега. Новые собранные полки, что должны были оборонить Лондон, только-только подтягиваются к Темзе. Они свежи, полны надежд, их можно сажать на корабли уже в ближайшие дни. Промедление может стать смертельно опасным для войск сэра Корнуолла.
— Ценю твои старания и преданность, сэр Уильям, — король положил руку на плечо члена королевского совета. — Но гиенцы, что сами выросли вдали от Англии? Валлийцы? Девонширцы? На кого мне положиться?
— На три тысячи воинов сэра Корнуолла, — невозмутимо ответил лорд Кент. — Предоставь своему племяннику с потрепанными полками навести порядок здесь, покончить с северными дикарями, а сам со свежими силами обрушь свой гнев на Францию. Ручаясь за преданность новобранцев, я готов отправиться за тобой вместе с ними.
* * *
Осадный лагерь англичан под стенами Арфлера умирал. Умирал от эпидемии, от тоски, от безысходности. Воины маленького отряда понимали всю безнадежность своего положения — три тысячи человек, из которых только полторы способны взять в руки оружие, против могучей крепости с тысячным гарнизоном и десятитысячной армией за валом по другую сторону лагеря. И если они до сих пор еще и держались, продолжая нести службу, выходить в караулы и заслоны, перезаряжать требушеты, таскать камни к пушкам, поправлять частоколы оборонительных валов — то лишь на чести и достоинстве англичанина и вассальном долге перед королем.
Французы состояние противника понимали, а потому особо не спешили с нападением, дожидаясь, пока экспедиционный корпус окончательно разложится и не сможет больше сопротивляться. Именно поэтому появление на море многих десятков парусов вызвало такое воодушевление у одних и тревогу у других. Когда на подходивших каракках, нефах и галерах стали ясно различимы белые полотнища с красными крестами — мосты двух башен города опустились, ворота распахнулись, и наружу выхлестнули сотни арфлерцев. С короткими лесенками в руках они быстро добежали до низкого внутреннего частокола, стремительно перемахнули через него и ворвались в лагерь, рубя застигнутых врасплох англичан направо и налево.
Со стороны армии герцога Орлеанского тоже запели трубы, созывая воинов для построения и битвы — но там все эти действия еще только начинались, а в лагере люди бились уже по колено в крови. Самым ужасным стало то, что не ожидавшие нападения английские рыцари не были облачены в доспехи. Носить на себе в летнюю жару тяжелое железо, да еще поверх толстого войлочного или ватного поддоспешника, не по силам никому из смертных. А потому полное снаряжение воины надевают лишь перед сражением. Сейчас же они оказались с одними мечами против горожан, защищенных кирасами и шлемами. Это была не битва. Скорее — резня!
От немедленного истребления экспедиционный корпус спас молодой граф Хантингтон, в тот час несший дежурство у южного сектора обороны. Не побоявшись бросить стену перед армией Карла Орлеанского без всякой защиты, он повел свою полусотню в самоубийственную атаку на бесчисленную толпу арфлерцев, убив многих из них решительными копейными ударами, а затем ввязавшись в рубку на мечах. Он не добился победы, но смог отвлечь на себя внимание горожан. Тех нескольких минут, что французы потратили на истребление храбрецов, англичанам хватило, чтобы разобрать щиты, копья и собраться на северной стороне лагеря, ощетинившись плотной стеной мечей и пик. Лучники, спрятавшись за спины тяжелой пехоты, привычно стали осыпать врага стрелами.
Напор горожан ослаб — кидаться на сверкающие свежей заточкой наконечники не хотелось никому. Зато большая часть осадного лагеря осталась в их распоряжении — и почти победители стали его грабить и разорять, попутно вырезая больных и добивая раненых. Кто-то догадался поджечь укрепления — и поползший к небу дым подсказал королю Генриху, что на берегу в эти минуты идет бой.
— К оружию! — решительно приказал сюзерен, вглядываясь вперед. — Поднять все паруса! Еще немного, и мы можем опоздать!
Тем временем медлительная, но огромная армия короля Франции наконец развернула свои полки и двинулась вперед. Простолюдины из городского ополчения забрасывали основание вала мешками с песком, фашинами и землей из корзин, сглаживая стену, превращая ее в пологий склон. По ним никто не стрелял, а потому дело двигалось быстро и весело. Уже через час герцог Карл Орлеанский, самолично неся знамя своего дома, поднялся на стену и замер на ней, вскинув руки в знак победы. Мимо него медленно, но несокрушимо зашагали ряды десятков рыцарей, неся разрисованные гербами щиты, сверкая доспехами. Они спускались в лагерь и направлялись к его северной оконечности.
