Поколебавшись немного, выходить нам на свет божий или так и оставаться выползнями подкустовыми, я, наконец, взмахнул рукой, подавая Зельцу команду идти вперед. Лешка сделал буквально пару шагов и замер, подняв руку, сжатую в кулак на уровне головы, что означало «Замри!».
Что такое? Но спустя несколько секунд я тоже услышал несколько голосов, доносившихся откуда-то слева, скорее всего из-за насыпи железной дороги.
Голоса (их как минимум три) звонкие. Детские или женские. С большой долей вероятности — два в одном флаконе. Уж слишком интонации щебечущие для взрослых барышень… Слова разобрать сложно — значит, до них никак не меньше полусотни метров. Подойти, если они прямо к станции направляются, должны минуты через две-три… — анализ ситуации занял едва ли больше времени, чем требовалось для пары вздохов. Затем правая рука пришла в движение, отдавая распоряжения Дымову. Кое-какие жесты пришлось модифицировать из-за временной однорукости, но Лешка — парень сообразительный, поймет!
К моменту, когда девчонки, которых оказалось действительно трое, вышли к платформе, мой подчиненный уже успел качественно заныкаться за угольной кучей, а я наблюдал за происходящим, с комфортом устроившись в тени огромных лопухов, что густо росли у покосившейся стенки пакгауза. Солнце жарило вовсю, а здесь было прохладно.
— Дуська, мы тебя тут подождем! — Этот голос был заметно «басовитей», чем у других, и потому для себя я обозвал его обладательницу Старшей.
— Да ладно вам, пошли вместе! Деда рад будет! — У этой селянки голос был значительно звонче, и она стала соответственно Колокольчиком.
— Мне мамка не велела — на той стороне немцы. Да и староста увидит — работать заставит! — Сейчас радости в голосе Старшей было сильно меньше.
— Ой, тебе! Нету тут никого! Вон и дед дверь открыл!
Будка обходчика была с моей позиции видна, и, переведя на нее взгляд, я увидел вышедшего навстречу девчонкам пожилого мужчину, одетого в сильно потертую тужурку железнодорожника и форменную фуражку. Если китель был потерт настолько, что из темно-синего стал почти голубым, то головной убор выглядел новым. Эту особенность костюмов «местных» я отметил уже давно — слишком непривычно было по первости. Но потом, пообщавшись с нашими бойцами, понял, отчего так. Кое-какие наши представления о жизни «до войны» совсем не соответствовали действительности, поскольку базировались в основном на кино. А реальная жизнь у народа, в отличие от экранной, легкой не была ни разу. Хорошее пальто стоило больше трех с половиной сотен рубликов, и это если по талонам покупать! А в свободной, так называемой «коммерческой» торговле, и шести сотен могло не хватить!
[42]
Хороший костюм, кстати, стоил примерно столько же. И если учесть, что зарплата рабочего колебалась где-то в районе тех самых трехсот пятидесяти рублей, то понятно, что на пальто или костюм копить нужно было несколько лет. Вот все и носят одежду до последнего. И летом в белом рассекают — ситец, он дешевый, всего трешка за метр, я ценник в одном из разгромленных сельмагов видел. После того как я поделился с ребятами этой информацией, народ, наконец, перестал над Несвидовым подшучивать, когда тот буквально рыдал, что-нибудь из обмундирования выкидывая. Доперло до них, что шинель в пальто перешить можно, и что два десятка утопленных в болоте фрицевских в аккурат на годовую зарплату сталевара тянут.
Кстати, это помогло и с внутренними наградами определиться. Фермер теперь торжественно перед строем часы отличившимся вручал. Не сейчас, конечно, а раньше, когда с отрядом Славки тусовались. И после — когда с энкавэдэшниками Зайцева. Трофейных часов у нас скопилось несколько десятков, и награжденный получал подарок не только полезный, но и весьма недешевый. Ценой в пару месячных зарплат примерно.
— Дусечка, здравствуй, моя хорошая! — железнодорожник приобнял подбежавшую к нему девушку.
— А я тебе молочка к обеду принесла!
— Да зачем? Я и водой, дочка, обойдусь…
— Но молоко-то куда как вкуснее, дядь Кондрат! А мне и не тяжело, все одно в эту сторону шли.
— Что в мире слышно-то, Кондрат Василич? — Это Старшая в разговор встряла.
«Интересно, откуда обходчик на богом забытом разъезде в самой середине огромного лесного массива, простирающегося больше чем на сотню километров с запада на восток и на столько же — с севера на юг, может знать последние новости? Что же, у него радио есть?»
— Не, Олесь, не говорят, да и по нашему-то телефону особо про новости не поболтаешь, — смачно сплюнув, ответил железнодорожник.
«Точно, как я забыл! На железной дороге всегда своя связь была. Сперва — телеграф, ну а потом и телефон».
— А поезда когда поедут? — Это уже Колокольчик.
— А тебе на кой ляд поезда-то? Собралась куда?
— Да нет, дядь Кондрат. Но мамка говорит, в лабазе почти ничего не осталось — торговать нечем!
— Ты ей скажи, что немец-то товара не привезет, а то и последнее выгребет. Как есть выгребет. Я еще по той, империалистической, помню-то.
— А что же в Загатье все тихо? — снова встряла Старшая. — Уже второй день стоят, а никаких безобразиев!
— А ты откуда знаешь? — с ясно слышимой подозрительностью в голосе спросила Колокольчик. — Ходила туда?
— Не, мне Галка Отрогина сказала. Председатель новый всем сказал, что плохого не будет. Будет только лучше. Порядок там…
— А ты, дурында, и поверила? — хмыкнул обходчик. — Скольки немчуры приехало-то?
— Да, почитай, больше десятка.
— Вот как два наберется — я б на вашем месте и носу на ту сторону не казал, девки!
— Да шо нам будет? — махнула рукой молчавшая до того третья девушка.
— Вот как подол на макушке завяжут — узнаешь, да поздно уже будет! — строго ответил Кондрат.
— Да шо вы такое говорыте! — девушка всплеснула руками.
А говор у нее другой, отметил я. Если остальные разговаривают на более-менее чистом русском, пусть и с примесью региональных словечек и оборотов, то здесь явно какой-то местный диалект.
— «Шо говорыте», «шо говорыте»… — передразнил железнодорожник. — Что знаю, то и говорю. Солдаты, они до девок жадные, особливо после боя. Так что мой вам совет: ховайтесь, пока беды не вышло! А теперь кыш отседова!
Спорить со старшими тут было не принято, и, оставив строгому дядьке крынку с молоком и небольшой узелок, деревенские красавицы понуро отправились восвояси. Тут я их понимал — тяжело, когда в шестнадцать лет твою свободу вот так вот грубо ограничивают. А Кондрат этот, сдается, тертый мужик. Впрочем, если по голосу судить, годков ему немало, Первую мировую вон вспоминает… А телефон — это круто! Сане доложить или деда сперва на предмет жизненной позиции прощупать? В принципе, можно и под маской солдат доблестного Вермахта визит нанести, но эффект совсем не тот будет… А через него можно неплохую предварительную разведку провести — кому как не обходчику знать про всякие проблемные места на этом участке? А не выйдет под окруженцев закосить, так ребята всегда с другой стороны зайти смогут. Природный авантюризм в конце концов победил, и, дождавшись, пока будущий «объект разработки» скроется в будке, я поманил Лешку.
