В два бинокля, а Трошин не расставался с великолепным цейсовским артиллерийским биноклем, найденным им на поляне, мы пристально вглядывались в происходящее в селе. От этого увлекательного занятия меня отвлек голос в наушнике:
— Бродяга — Арту. Бродяга — Арту. Как погода? Как облачность?
— Арт в канале. Ясно и сухо. Ветер — умеренный.
— Понял тебя. Проконсультируй брата-акробата, с неба свалившегося. — И в канале появился Люк.
— Здесь Люк. Арт, где у вас кондитерская?
— А ты где нарисовался?
— На тропинке, ползу за «ублюдком» с большим чемоданом.
— Как из кустов вылезешь, поворачивай в сторону Афгана, — припомнив прошлое Сашки, дал я ему оригинальную наводку. — А там тебя девки у пруда уже ждать будут.
— Понял тебя. Биндюжники будут? — спросил Люк о возможной помощи при погрузке.
— Да.
— Отбой.
— Отбой.
Повернувшись к Славе, я стал раздавать указания:
— Так, Бухгалтер, бери двух бойцов, и назад, к снарядам. Там сейчас ребята на «Опеле» подъедут, их навести надо.
— Антон, а можно я с тобой останусь?
— Боец Трошин, с каких это пор приказы в армии обсуждаются? — сволочным голосом поинтересовался я. Но потом примирительно добавил: — В этом-то и основная трудность нашей службы. Так мы все — Саши да Тоши и прозвища смешные, но приказ есть приказ. Так что исполняйте, товарищ Бухгалтер!
Трошин козырнул и, не говоря ни слова, забрал бойцов, и они осторожно поползли в направлении «полевого склада». Мы же с Дедом Никто приготовились страховать наших. На дороге со стороны леса показалось несколько машин. «Так, „Крупп“ и „Опель“ — это понятно… О, да они при полном параде решили поехать!» — подумал я, разглядев в бинокль еще и «эмку». Особенно меня порадовал самопальный номер, прикрепленный к правому переднему крылу: «WH2008» — гласила надпись, сделанная псевдоготическим шрифтом. «Хорошо, хоть не „ДМБ-91“!» — только и мог подумать я, дивясь креативности своих друзей.
Поскольку наша колонна двигалась довольно быстро, нам с Кудряшовым следовало поторопится. Где на четвереньках, а где и просто пригнувшись, мы двинулись к дому старосты. До забора оставалось каких-нибудь полсотни метров, когда заполошно выскочившая из дома женщина бегом метнулась к забору и торопливо сняла полотенца.
«А это — хороший знак! — подумал я. — Староста узнал, что в деревню едут немцы, и отменил встречу! Надо нашим сообщить».
— Бродяга, Арт в канале, — нажав тангенту, вызвал я начштаба.
— Слушаю тебя.
— Клиент снял «маячок», вы его спугнули.
— Молодец дед! Только он за себя боится или нас палить не хочет?
— А я откуда знаю? Отбой.
— Погоди, вы где сейчас?
— До сортира клиента нам — два плевка да три прыжка.
— Оки-доки. Отбой.
Мои соратники появились в деревне с помпезностью Киркорова, приехавшего на концерт в Нижний Тагил. Когда «ублюдок» остановился у дома старосты, из него высыпали четверо бойцов и споро (видать, командиры заставили репетировать несколько раз), под крики Тотена, восседавшего в обнимку с пулеметом в заднем отсеке «Круппа», взяли под контроль улицу. Из подъехавшей «эмки» важно вылез Бродяга в немецком мундире с лейтенантскими погонами и в сопровождении Зельца направился к воротам.
Я повернулся к Кудряшову:
— Дед, а Дед, ты свистеть умеешь?
— Конечно! — обиделся он.
— Значит, так, слушай мою команду! Ты лежишь здесь и контролируешь подходы со стороны поля и той стороны села. Вот тебе бинокль. — Я протянул ему свой «Никон». — Если увидишь что-нибудь странное — даешь сигнал, два свистка. Понял?
— Так точно! — Чувствуется, нахватаются мужики от нас «старорежимностей»…
Перемахнув через забор, я занял позицию за одним из сараев как раз в тот момент, когда хозяин дома вышел из сеней и направился открывать ворота. Распахнув одну из створок ворот, он сделал приглашающий жест и тут застыл, уставившись во все глаза на Дымова.
«Неужто узнал?» — промелькнула в моей голове мысль.
Между тем Неущенко в явном замешательстве попятился назад, а Бродяга и Зельц как ни в чем не бывало вошли во двор. От сарая до них было метров десять, да и говорили они вполголоса, так что обмен любезностями я пропустил. Пора было вступать в игру.
Высунувшись из-за сарая, я помахал рукой Шуре и расслабленной походкой жителя эти мест направился к «высоким договаривающимся сторонам».
Староста обратил внимание на то, что его странные гости смотрят ему куда-то за спину, и развернулся в мою сторону. Я увидел, как его нижняя челюсть устремилась к земле. Ну еще бы! У него на дворе одновременно и немецкий лейтенант, стоящий в обнимку с его бывшим сослуживцем из райотдела, и советский диверсант, с ухмылкой гуляющий по его двору, как по своему собственному. Причем никто ни в кого не стреляет, банальностей, вроде «хендэ хох» или «Рус, здавайса!», не кричит. Все тихо-мирно, я бы сказал, по-семейному. Чтобы немного успокоить хозяина, я приветливо улыбнулся и сказал:
— Ну что, дядько Пилип, брезент-то в хозяйстве пригодится?
Поняв, что еще немного, и от непоняток нашего старосту хватит кондрашка, Шура аккуратно взял его за локоток и тихо сказал:
— Может, в хату пойдем?
Староста вздохнул и пробормотал:
— И то верно… Прошу в хату, гости дорогие…
Я первый вошел в сени. За мной — хозяин, а мои товарищи чуть подзадержались — Бродяга отдавал распоряжения, как нести службу.
В большой светлой комнате я увидел молодую, лет двадцати пяти, женщину, что стояла у печи и нервно мяла в руках подол передника.
— Вечер добрый, хозяйка! — поприветствовал я ее.
— И вам — добрый! — несколько нервно ответила она. Странно, но ставшего привычным за сегодняшний день белорусского акцента я в ее речи не заметил. — Садитесь, угощайтесь! — И она сделала приглашающий жест в сторону накрытого стола.
— Спасибо за приглашение, но остальных гостей подождать надо, — ответил я, оглядывая комнату.
«Так, икон нету, значит, Филипп — комсомолец или коммунист. Хотя нет, для комсомольца староват, лет тридцать пять ему. В комнате чисто и, учитывая „горку“, полную тарелок и чашек, — даже богато по нынешним-то временам. Хозяйственный Филипп мужик — видно по всему».
— Вы бы, товарищ майор, — обратился ко мне Неущенко, — проходили. Располагались.
«Да, быстро он в себя пришел! Видно, не просто так в старосты пошел», — подумал я.
— Только после вас, дорогой Филипп… Как по батюшке вас?
— Христофорыч.
— …дорогой Филипп Христофорыч… — закончил я, слегка офигев от такого хитрого имени.
