С некоторым трудом — адреналин из крови уже улетучился, я дохромал до сеней и, взобравшись на крыльцо, вошел в дом.
В большой, когда-то чисто убранной комнате я увидел Люка, бормочущего что-то успокаивающее молодой, лет двадцати, не больше, девчонке, которая сидела на полу у русской печи, обнимая двух мальчишек лет пяти. На печке я заметил следы от пулевых попаданий. Застреленный мной полицай лежал на полу, вытянувшись во весь рост. Рядом валялся обрез трехлинейки.
«М-да, дядя, желание покуражиться сыграло с тобой злую шутку. Если бы ты не жахнул в печь, желая поторопить Люка, может, и был бы у тебя шанс опередить меня. И уж точно, ты бы от окна не отвлекся», — подумал я, усаживаясь на лавку.
— Сань, слышь, а чего вы пальбу открыли? — задал я Люку давно волновавший меня вопрос. — И что с рацией твоей?
— А, я сам дурак. Аккумулятор посадил. Видимо, забыл ночью выключить. А со стрельбой… Это у Зельца нервы не выдержали. Падлы эти, — кивок в сторону трупа, — дядьку… Ну, что нас молоком поутру угощал — к стене колышками прибили. А он — мужик пожилой уже был, вот у него сердце от боли не выдержало.
Что-то ухнуло у меня в груди.
— За что его так? — просипел я не хуже, чем застреленный мной полицай.
— Это я виновата… — всхлипывая, сказала вдруг девушка. — Дура яааааа….
— Так, гражданочка, давайте без рыданий! — попытался вернуть разговор в конструктивное русло Саша.
— Яааааа, бинты постиралаааа и на забор повесилаааа… — захлебываясь слезами, проговорила девчонка. — Дядькоооо Остап увидел и пошел их снимать, а тууут немцы в деревнююю приехалиии… Вот он и пошел их молокооо… угощааать…
— Так, девонька, плакать позже будешь, а сейчас по порядку рассказывай! — прикрикнул я на нее.
Странно, но то, что я повысил голос, подействовало, а может, это немецкий плащ мне солидности добавил, однако девушка вытерла глаза и продолжила свой рассказ уже более внятно:
— Немцы уехали, но тут как раз эти гады приехали, — и она показала рукой на труп полицая. — А Федька ко мне давно уже приставал… Еще до войны начал, когда я к дядьке Остапу на каникулы приезжала.
— С этим понятно… — прервал я ее, — а бинты-то откуда взялись?
— Так у нас в сарае лейтенант раненый отлеживался. Танкист он.
«Так вот почему форма серая…» — понял я…
Стукнула входная дверь, и в сенях послышались шаги. «Зельц, скорее всего. Что-то быстро он…»
— Товарищ лейтенант, помогите мне, пожалуйста! — донеслось из «деревенской прихожей».
Люк, не задавая лишних вопросов, встал и вышел в сени. Вскоре они внесли в комнату высокого молодого парня, одетого в замызганную и изорванную серую гимнастерку и темно-серые бриджи. Лицо его «украшала» богатая коллекция синяков и ссадин. Левый глаз заплыл так, что было непонятно, видит ли он им вообще. Кисть и предплечье его левой руки были замотаны тряпками, а на черных петлицах действительно красовалось по два «кубаря».
— Давай его на лавку положим, — предложил Люк Дымову.
— Лучше — на пол, — вмешался я. — На полу просторнее и падать некуда.
— Ты бы, Антон, чем шутить — сбегал бы да мотоцикл во двор загнал.
— Извини, дорогой… Бегать мне сейчас — ну совершенно не с руки… Точнее — не с ноги.
— Это почему же? — странно, что Люк не заметил, что я хромаю.
— Дядя — пиф-паф, ножка — бо-бо! — жизнерадостно, насколько смог, пояснил я. — Так что, товарищ лейтенант, сами за транспортом… идите. А еще лучше, если ты сбегаешь и пригонишь мой мотоцикл, а я пока танкиста обихожу.
Немного полюбовавшись на удивленную Сашкину физиономию, я отлепился от лавки и похромал к лежавшему на полу танкисту.
— Ну, блин… Партизан хренов. Ты так бодро под окнами скакал, что я и не заметил…
— Не заметил — это хорошо. Но за моим байком ты все-таки сбегай.
Осмотрев руку танкиста и поняв, что имеет место перелом лучевой и локтевой костей, а также сильный ушиб мягких тканей кисти, я перешел к осмотру головы.
«Так, вроде ничего страшного — поверхностные рассечения. Выглядит страшно, но совершенно неопасно», — думал я, аккуратно ощупывая голову пациента. Попутно я продолжал «опрос местного населения»:
— Гражданочка, а как давно командир у вас?
— Две недели, как его дядька… (всхлип) Остап, (еще один всхлип) за речкой нашел. Товарищ командир без памяти был. Неделю почти в себя не приходил.
«Странно, рана пустяковая, а без памяти… Может, контузило его? Или сотрясение?»
— А вас, девушка, как зовут?
— Лида.
— Вы комсомолка?
— Да, товарищ… — Тут она присмотрелась ко мне повнимательней и осеклась.
Ее можно было понять, встреть я фотографию себя нынешнего неделю назад где-нибудь на просторах Интернета, ни за что не определил бы, кто на картинке изображен! Немецкий мотоциклетный плащ, измазанный грязью и кровью, из-под него выглядывают непонятные пятнистые штаны. Немецкую каску я оставил в коляске мотоцикла, а советскую пилотку потерял во время всех этих скачек, поэтому моя голова была украшена прямо-таки колтуном из мокрых и припорошенных уличной пылью волос. Добавим к этому трехдневную небритость и нездоровый блеск глаз, и образ «маньяка — грозы пионерских лагерей» готов.
— Старший лейтенант… — успокаиваю я Лиду.
— А… каких войск? — не успокаивается комсомолка.
— Третьей, имени взятия Берлина, партизанской бригады!
«Ну вот что ты, дорогой, опять несешь, а?» — говорит мой внутренний голос, а я, отбив наступление любознательной студентки, продолжаю игру в вопросы и ответы. (Вы спросите, а как я догадался, что она — студентка? «Элементарно, Ватсон!» Она же сама сказала, что уже не первый год приезжает к дядьке на каникулы, а барышня — далеко не школьница, лет двадцать на вид).
— А как лечили командира?
— Дядька Остап руку ему в лубки положил, да эти мрази… — снова кивок в сторону покойника, — их сорвали. Из рожка отваром куриным кормили. Что мы еще сделать-то могли?
— Все правильно вы делали, Лида. Не волнуйтесь. Зельц, воды принеси — умоем лейтенанта. А потом на двор сходи — лубки найти надо.
В процессе умывания танкист очнулся. Разлепив неподбитый глаз, он уставился на меня, а потом, зашипев что-то грозное, попытался вскочить. «Прям дите малое», — подумал я, прижимая отощавшую тушку танкиста к полу.
— Спокойно, лейтенант… Свои здесь, свои…
— Аа… а кто вы? — тяжело дыша, спросил он.
Ну что ему было ответить? Не правду же…
— Разведка мы, партизанская. Сидеть можешь?
— Да.
В этот момент Дымов как раз принес лубки.
