— Следующая!
Через пять минут бомба возвращается в котел.
В дальнем углу мастерской тоже кипит работа — два бойца под руководством командира сворачивают из найденной на станции жести кумулятивные конусы, рубят зубилом какие-то полосы металла. А сам Саша, дав руководящие указания, берет в руки кувалду и начинает обрабатывать какую-то невидимую мне железку. Да так, что от звона и грохота мы с трудом слышим друг друга.
Спустя некоторое время, Дока и Казачину сменили бывшие окруженцы, Петр Сомов и Василий Зотов. Примерно через час, когда командир перестал стучать по железу, меня сменил Док. Через час мы снова поменялись. Всего же до девяти вечера мы успели обработать три бомбы.
…Выйдя на улицу, я с удивлением заметил, что у нас гости. У штаба стояла телега, запряженная некрупной гнедой, а на телеге сидела Марина.
«Интересные дела! Это она сама приехала или к нам господин бургомистр пожаловал?» — подумал я, направляясь к бочке в углу двора.
Умывшись, я побрел в штаб. Все тело ломило с непривычки, и очень хотелось прилечь где-нибудь в тихом уголке. Хотя, если прикинуть, что сегодня я только тем и занимался, что таскал мешки с зерном, а вместо послеобеденного отдыха тягал взрывоопасное железо, то в моем состоянии не было ничего странного. Даже есть не хотелось — так я вымотался.
А Акимыч действительно заглянул на огонек!
— Ну, проверить, как мы спрятали зерно… — как шепотом объяснил мне Трошин.
На лице боевого товарища блуждала мечтательная улыбка. «Ну, конечно, любовь всей жизни снова увидел!» — сообразил я. Все-таки реакции «местных» мне, испорченному цинизмом конца двадцатого века, казались немного наивными.
Кроме всего прочего Соломин привез всяких деревенских вкусностей, включая вареную картошку и даже большую миску драчены, чем несколько уязвил нашего завхоза. Хорошо, что командир сразу сказал Несвидову, а то мог некоторый «неудобняк» выйти — Емельян бы приготовил ужин, а тут — домашние разносолы!
Большинство из присутствующих уже поели, и я, взяв миску с едой, отправился в один из углов комнаты, где была расстелена моя «пенка». Проходя мимо старосты, я поинтересовался:
— Семен Акимыч, а что это племянница ваша во дворе в одиночестве сидит?
Акимыч смутился и пробормотал что-то вроде того, что негоже девке тереться там, где взрослые дяди свои дела решают, но потом встал, оторвал задницу от стула и сходил за Мариной. Глядя на расплывшегося в блаженной улыбке Славу Трошина, я решил, что война, конечно, войной, но не стоит стоять на пути у высоких чувств.
Я уже доедал свой паек, когда в комнату вошел Тотен, несший в руках… гитару! Он подошел к командиру и что-то негромко сказал ему. Саша встал и, извинившись перед Соломиным, вышел из комнаты. Алик же цапнул со стола кусок копченого мяса и, оглядевшись, пошел в мой угол.
— Ну, как трудовая вахта? — спросил он, сев рядом.
— Ударным трудом встречают трудящиеся праздник Великого Октября! Центнер тротила — как с куста!
— Впечатляет! А я, гляди, чего в одной из комнат нашел! — и он показал мне инструмент.
— Ага… здорово… — вяло порадовался я. — А куда Саню дернул?
— Ребята вернулись: Старый, Люк и этот… Дед Никто. Грузовичок пригнали…
— Что, еще один?
— Нет, тот, что мы в лесу оставили. Может, сыграешь? — и он покосился на гитару.
— Неа, — протянул я, — неохота. Алик, я подремлю мальца, ладно? Что-то умаялся.
Друг мой кивнул и спросил:
— Может, тебе еще чаю принести?
— Давай.
Но чая я так и не дождался…
…Разбудил меня негромкий разговор.
— …это ты здорово придумал — передачу на мобилу записать.
— А то!
Я открыл глаза. В метре от меня сидели командир и Бродяга. Комната была еле освещена скудным светом керосиновой лампы, стоявшей на столе. Вокруг вповалку спали и мои однокомандники, и «местные».
— Что? Долго я спал? — спросил я, потягиваясь.
— О, проснулся, труженик невидимого фронта… то есть тыла, — добродушно поприветствовал меня Фермер. — Не беспокойся — ничего важного ты не пропустил. Да, кстати, в караул ты сегодня не пойдешь.
— Плавить дальше будем?
— Да, часа через три-четыре, пусть ребята пока отдохнут.
— То есть у нас сейчас «личное время»?
— Да.
— Тогда схожу морду умою.
— Иди…
Солнце уже село, но западная сторона неба еще светлела. В этом призрачном свете я разглядел силуэты двух людей, сидевших на телеге в углу двора. Я уже совсем было собрался окликнуть их, когда понял, кто это. «Выходит, Акимыч оставил-таки „племяшку“ с нами. Интересно, а как он Фермера уговорил?» Однако побеспокоить парочку я не решился и тихо прошел к бочке.
…Когда я вернулся в дом, большинство спавших уже проснулись. Командир поманил меня:
— Значит, так, мы с Шурой пойдем с шифровкой разбираться, до часу ночи — для всех присутствующих — личное время. Ты — дежурный, так что рацию не забудь включить.
Я бросил взгляд на часы — 22.43. «Угу, значит, пару часиков можно подремать вполглаза…»
Я прошел в «свой» угол и прилег на «пенку». Но по непонятной для меня причине сон не шел. Мышцы ломило, конечно, но голова была свежей. Я задумчиво взял принесенную Аликом гитару. Инструмент был ручной работы, особенно впечатлили меня жильные струны, в наше время — вещь диковинная и доступная только серьезным профессионалам, да и то, если они эстеты. Что меня удивило, гитара была шестиструнной, а не обычной для этого времени семистрункой. Я нежно провел по струнам, проверяя строй.
— Может, сыграешь чего-нибудь? — раздалось справа.
Я повернул голову. Алик выбрался из-под спальника и теперь тер глаза.
— Разбудил? — спросил я.
— Нет. Сам проснулся. Сыграй, а? Сто лет, кажется, музыку не слушал… — добавил он.
— Не стоит, мужиков разбудим…
— А и правда, сыграйте, товарищ старший лейтенант, — раздался голос из противоположного угла комнаты. Я повернулся и увидел, что это наш «завхоз». Никогда бы не подумал, что Несвидов такой поклонник музыки! — Все одно, ребятам скоро вставать, а с песней — оно веселей.
Я пробежался пальцами по струнам. Гитара звучала очень хорошо, сочно. Для разминки я сыграл еще несколько арпеджио. Затем выдал баховскую сарабанду (она же — Сюита для флейты до минор в девичестве) в переложении Сеговии. Когда я закончил играть, в комнате воцарилась тишина, хотя я видел, что проснулись уже все. Надо сказать, что в подростковом возрасте я сильно увлекался гитарой и даже ходил в музыкальную студию, но потом, поняв, что великим гитаристом мне не стать, оставил серьезные занятия, только иногда разучивая пьесы, что называется, для себя.
