Алик несколько раз беззвучно свел ладони, изображая бурные аплодисменты, а Несвидов покачав головой, сказал:
— Здорово! Ловко вы, товарищ старший лейтенант! А еще можно?
Следующим было «Адажио» Альбинони. Теперь мне тихонько хлопали все. На эти странные звуки из дальней комнаты выглянул командир. По выражению его лица, скрывавшегося в полумраке, я не мог понять, нравится ли ему этот импровизированный концерт, но Саша разрешил мои сомнения, махнув рукой, мол, продолжай.
И я продолжил — поиграл немного вариации известных блюзовых мелодий, внимательно следя за реакцией зрителей. Несмотря на непривычную стилистику, музыка народу нравилась. В середине одной из композиций в дверь проскользнули Трошин и Марина. Постояв немного у входа, они затем устроились на подоконнике.
Доиграв блюз, я сделал паузу. Входная дверь опять открылась — на пороге появился Казачина. Он обвел всех присутствующих взглядом и, широко улыбнувшись, спросил:
— Надеюсь, концерт еще не закончился? А то я обижусь…
Ну, как ему было отказать? И я выдал Венгерский танец номер 5 Брамса, правда, в конце отошел от классического стиля, добавив немного народных интонаций. Ваня показал мне большой палец и сел в «первом ряду».
А потом, сам не знаю почему, я взял несколько аккордов и, вопреки своему обыкновению (голос у меня не очень, к тому же пением я никогда серьезно не занимался), не запел, а скорее начал ритмично читать:
Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлетные огни аэродромов.
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь, на неизведанном пути,
Ждут замысловатые сюжеты.
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Я покосился на Алика — он сидел, подперев рукой щеку, и, судя по отсутствующему выражению лица, был далеко. Где-то там… Дома… И неунывающему Казачине тоже взгрустнулось — сидит, уткнув взгляд в пол.
«Да, зря я, наверное, этот концерт затеял? Вот песню допою — и баста!»
Ты поверь, что здесь издалека
Многое теряется из виду,
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.
Я заметил, что к остальным слушателям присоединились и наши командиры. Бродяга тихо стоит, глядя в окно и повернувшись ко всем спиной. Невежливо, но пусть его… А вот Фермер молча показал мне большой палец.
И забыть по-прежнему нельзя
Все, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели.
Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде,
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.
С последним аккордом из-за одного из столов высунулся Зельц, которого я почитай сегодня и не видел, и, восторженно улыбаясь, спросил:
— Это что, песня осназовцев, товарищ старший лейтенант?
За спиной у него хрюкнул в кулак Шура-Раз. Надо полагать — пытался сдержать смех, хотя с этой точки зрения текст вполне соответствовал. Странно, что «у нас» никому в голову эта идея не приходила.
— Можно сказать и так… — попытался выкрутиться я.
— А я вот помню, к нам в Ленинград в тридцать шестом году один испанец приезжал, — продолжил свою наивную атаку Дымов, — так же здорово играл, как вы!
«Интересно, что это за испанец?» — напряг я извилины, а вслух спросил:
— А как этого человека звали?
— Андре… Андреас Сегония вроде…
— Сеговия? «Ну, точно! Он же в Союз до войны несколько раз приезжал!» — вспомнил я биографию величайшего исполнителя и теоретика гитары.
— Точно, он! Сеговия! Меня мама на концерт водила! — восторженно воскликнул Дымов.
Тут настал мой черед засмеяться в голос. Лестно, конечно, когда тебя сравнивают с Сеговией, но боюсь, он сыграет лучше меня, даже если ему оставить по одному пальцу на каждой руке! — что я и озвучил, объясняя свое веселье.
— Посмеялись, и будя! — вступил в разговор командир. — И вообще, хватит развлекаться, работать пора!
— Товарищ майор, еще одну песню! Да! Пожалуйста! — нестройный, но дружный хор слушателей меня немало удивил.
— Ну, что Антон? Давай, раз народ жаждет! Только не очень грустную…
Я оглядел собравшихся, хулигански присвистнул, размашисто «врезал» по струнам и начал новую песню:
Я вышел ростом и лицом —
Спасибо матери с отцом,
С людьми в ладу — не понукал, не помыкал,
Спины не гнул — прямым ходил,
Я в ус не дул и жил как жил,
И голове своей руками помогал…
Некоторые слушатели даже начали притоптывать в такт. Но вот начался второй куплет:
Но был донос и был навет —
Кругом пятьсот и наших нет,
Был кабинет с табличкой «Время уважай»,
Там прямо без соли едят,
Там штемпель ставят наугад,
Кладут в конверт — и посылают за Можай.
На многих лицах появилось недоуменное выражение, особенно приятно было смотреть на Славу Трошина!
Потом — зачет, потом — домой
С тремя годами за спиной,
Висят года на мне — ни бросить, ни продать.
Но на начальника попал,
Который бойко вербовал,
И за Урал машины стал перегонять.
Пришлось немного скостить срок, чтобы уложиться во временные рамки, но, думаю, Владимир Семенович на меня бы не обиделся:
Дорога, а в дороге — «МАЗ»,
Который по уши увяз,
В кабине — тьма, напарник третий час молчит,
Хоть бы кричал, аж зло берет
Назад пятьсот, пятьсот вперед,
А он — зубами «Танец с саблями» стучит!
«Черт! Какой, к едрене фене, „МАЗ“? И завода такого еще нет! Да и Хачатурян свой балет только через год напишет!» — но отступать уже поздно, и в следующих строфах я заменил «МАЗ» «ЗиСом».
…Конец простой: пришел тягач,
И там был трос, и там был врач,
И «ЗиС» попал, куда положено ему,
И он пришел — трясется весь…
А там — опять далекий рейс,
Я зла не помню — я опять с собой его возьму…
На несколько мгновений в комнате воцарилась гулкая тишина, а потом народ взорвался аплодисментами. Несвидов даже в два пальца свистнул от избытка чувств. Но что меня удивило больше всего, так это то, что мои сокомандники из будущего выражали восторг наравне с «местными», слышавшими эту песню в первый раз. Ну, это явно не мои вокальные данные их впечатлили. Дело в песне — это точно…
