— Алексей, давай опустим этого кабанчика вонючего, а потом покажи товарищу комиссару документы… — я нарочно исковеркал слово «простонародным» ударением.
— Ага, понял, — услышал я в наушнике. — Сейчас я их обойду!
Я снял с плеча «вертел», на котором висел немец, и, опуская ношу на землю, подмигнул напарнику. Зельц все понял правильно и молча потянулся ко внутреннему карману.
— А ну, не балуй! — послышался окрик пограничника.
— Сержант, да ты же сам нас обыскал! — «искренне» возмутился я, поводя плечами, чтобы проверить, на месте ли метательная «игла», висевшая у меня между лопаток. «Вернусь, надо будет Лиду поблагодарить, за то, что чехол сшила и рукоятку шнуром оплела, — решил я для себя. — Букет нарву!»
— Давайте, что там у вас! — требовательно протянул руку комиссар.
— Вот, — и Дымов, сделав шажок немного в сторону, отдал свое удостоверение.
«Ох, не зря с тобой Бродяга занимался, не зря!»
Алексей, помня науку старого опера, после передачи документов не остался стоять на месте, а маленьким шажком сместился еще больше в сторону, уходя с линии обстрела засады.
— Так, «оперуполномоченный Заславльского горотдела милиции ГУ РККМ БССР», — вслух прочитал комиссар. — А не далеко вы от своего города забрались?
«Он что, дурак или издевается?» — только и подумал я, услышав подобное заявление.
— А вы, товарищ батальонный комиссар, не далеко от места постоянной дислокации оказались? Или это вы так наступаете? — вырвалось у меня.
На круглом и скуластом лице политработника заходили желваки, и он выпалил:
— Что ты сказал, гадина?! — и потянулся к кобуре нагана.
Зачем, я так и не понял, поскольку у грозного политбойца в руках и так было аж два пистолета — мой и Зельца. Пришлось уворачиваться от излишне нервного комиссара. И пистолеты я у него отобрал, одновременно прикрывшись его телом от засады и направив руку с зажатым в ней «браунингом» на пограничника. Хорошо еще, что пистолет я нес в положении «cocked'n'locked»,
[70]
как говорят американцы, то есть с патроном в патроннике, взведенным курком и поставленным на предохранитель. И как только пистолет оказался в моей руке, предохранитель я немедленно выключил. Погранец как человек опытный с одного взгляда оценил мой «заход» и стоял не дергаясь.
Комиссар, возможно, и побрыкался бы, но в его подмышку упирался жесткий и некомфортный ствол «тридцать восьмого» «вальтера». В боевых свойствах которого я был совершенно не уверен. Нет, П-38 — машинка, безусловно, хорошая, и даже с самовзводом. Но вот в наличии патрона в стволе я был не уверен и использовал пистолет как инструмент запугивания и «боевой акупунктуры», давя на одну очень болезненную точку, расположенную именно под мышкой.
«Совсем я сегодня задолбался! Оттого и реагирую так резко. Может — мягче надо, нежнее?» — мысленно корил я себя, включая тангенту. Хорошо, что оборудование у меня было свое, что называется, притертое. Так тангента, надетая на указательный палец левой руки, совершенно не мешала мне стрелять и драться, к тому же ее можно было включить, просто прижав палец посильнее к рамке пистолета.
— Саша, танцуем! — воззвал я к прячущемуся в кустах Люку.
Через пару секунд поодаль захрустели ветки, а затем строгий Сашин голос спросил:
— Ну что, военные, будем глазки строить или руки поднимать?
Комиссар, с которым я продолжал обниматься, задергался, и мне пришлось посильнее надавить стволом «вальтера» на болевую точку. Ветеран политических баталий охнул и притих.
— Леша, забери у товарища «наган», — попросил я Дымова.
Пока милиционер выполнял мою команду, Люк, угрожая немецким «эмпешником», выгнал из кустов на прогалину трех бойцов.
— Ну что, товарищ батальонный, может, поговорим без экзальтации? — спросил я.
— Ладно, — голосом, хриплым от сдерживаемого гнева, ответил мой визави.
— А вы, товарищ старший сержант, — обратился я к пограничнику, — будьте так добры, ручки за головой в «замок» сцепите! А то знаю я вас, резких.
Погранец в ответ криво усмехнулся, мол, кто бы про резкость говорил, но приказ выполнил.
Я, продолжая держать обоих на мушке, отошел на пару шагов и попросил:
— Сядьте на землю!
Не то чтобы была большая вероятность, что они на меня нападут, но порядок надо соблюдать. Когда приказание было выполнено (а что еще им оставалось делать?), я обратился к комиссару:
— Наши документы вы видели, теперь хотелось бы увидеть ваши.
Этот пожилой, много повидавший мужчина поморщился, а потом потянулся к нагрудному карману. Я покачал головой:
— Товарищ сержант милиции, заберите у гражданина документы.
Алексей забрал удостоверение «политмайора», как я обозвал про себя батальонного комиссара, и протянул мне:
— Белобородько Василий Иванович, одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, — вслух прочитал я, — батальонный комиссар, 296-й стрелковый полк, тринадцатая стрелковая дивизия.
Люк поднял руку, привлекая мое внимание.
— Да, слушаю вас, товарищ лейтенант, — после этих слов лица «пленных» смягчились.
— Товарищ старший лейтенант, — подыграл мне Саша, — а может, потом поближе познакомимся с товарищами? Немцы слишком близко.
— Ну что, товарищ батальонный комиссар, готовы к нам в гости сходить? Тут недалеко — километров пятнадцать. И не могли бы вы попросить ваших бойцов немного наш трофей понести? — и я кивнул на валяющегося на земле эсэсовца.
Белобородько встал и, машинально отряхнув брюки, требовательно протянул руку.
— Алексей, — обратился я к Дымову, — верни товарищу документы и оружие.
Получив назад свое имущество, комиссар поправил очки и, помолчав несколько секунд, спросил:
— А каких же это вы войск, старший лейтенант… товарищ? — заминка перед последним словом была заметна, и весьма!
— Партизанских, — ответил я, протягивая Зельцу его «вальтер», а затем спросил в ответ: — Это весь ваш наличный состав?
Батальонный замялся, но его перебил сержант-пограничник:
— Нет, еще три десятка человек, но они ослабли сильно, так что не стоит их так далеко таскать! — за что получил яростный взгляд от комиссара. — А вы, Василий Иванович, глазом на меня не сверкайте. Не видите, что ли, наши это люди? Я по ухваткам вижу…
Получив от меня благодарственный кивок, пограничник подхватил с земли свою винтовку и, обведя присутствующих повеселевшим взглядом, сказал:
— Старший сержант Нечаев к маршу готов!
* * *
Обратный путь занял у нашего небольшого отряда больше четырех часов, и до разрушенного моста мы добрались, когда солнце уже клонилось к западу. Это было нам на руку, поскольку переправляться через реку при свете дня было если и не самоубийством, то чем-то близким к нему.
