К нему я теперь и возвращаюсь. И прежде всего попытаюсь как
можно полнее воссоздать трагическую историю жизни Анты и рождения Дейрдре.
История Мэйфейрских ведьм с 1929 года до
наших дней
Анта Мэйфейр
Со смертью Стеллы для семейства Мэйфейр завершилась целая
эпоха. Трагическая история жизни дочери Стеллы Анты и ее единственного ребенка
Дейрдре до сих пор окутана плотной завесой тайны.
С годами число слуг в доме на Первой улице неуклонно
сокращалось, и в конце концов их осталось лишь двое – молчаливые, недосягаемые
для посторонних, они были бесконечно преданны своим хозяевам и абсолютно
надежны. Постройки вокруг дома, лишенные заботы горничных, кучеров и конюших,
постепенно пришли в полный упадок.
Обитательницы особняка вели уединенный, можно сказать –
отшельнический, образ жизни. Белл и Дорогуша Милли превратились в «милых старых
дам». Их общение с соседями по Садовому кварталу ограничивалось ежедневными
посещениями мессы в часовне на Притания-стрит и непродолжительными беседами
через решетку сада, если кто-либо из проходящих мимо особняка заставал пожилых
женщин за работой и останавливался, чтобы поболтать о том о сем.
Всего через полгода после смерти матери Анту исключили из
частного пансиона, и с тех пор она больше не посещала ни одну школу. Для
опытного детектива не составило никакого труда выяснить, что девочка пугала
всех своим умением читать чужие мысли, беседами с каким-то невидимым другом и
угрозами в адрес тех, кто осмеливался смеяться над ней или шептаться за ее
спиной, – об этом без умолку болтали учителя. Они говорили также, что Анта
была очень нервной девочкой, в любую погоду жаловалась, что ей холодно, и очень
часто болела, причем доктора не могли объяснить причину ее бесконечных простуд
и лихорадок.
Анта вернулась из Канады поездом, в сопровождении Карлотты
Мэйфейр и, насколько нам известно, с того момента и до своего семнадцатилетия
ни разу не покидала надолго особняк на Первой улице.
Унылая и замкнутая по натуре Нэнси, которая была на два года
старше Анты, продолжала ходить в школу, а когда ей исполнилось восемнадцать,
стала работать делопроизводителем в адвокатской конторе Карлотты. В течение
четырех лет обе женщины ежедневно шли пешком от угла Первой улицы и Честнат до
Сент-Чарльз-авеню, где садились в трамвай, следовавший в центр города.
К тому времени особняк превратился в самую мрачную
достопримечательность квартала. Ставни в доме никогда не открывали,
фиолетово-серая краска на стенах облупилась, сад, всегда такой ухоженный
прежде, пришел в запустение, и разросшиеся вдоль железной ограды лавровишни
переплелись со старыми гардениями и камелиями. После того как в 1938 году
сгорели дотла конюшни, пепелище на заднем дворе быстро заросло сорняками. Чуть
позже снесли еще одну обветшавшую постройку, и пустырь за домом стал еще больше
– практически там не осталось ничего, кроме полуразвалившейся официантской да
огромного старого, но все еще великолепного дуба, жалобно тянувшего ветви к
стоящему в отдалении особняку.
В 1934 году мы получили первые сообщения о жалобах рабочих
на невозможность выполнить те работы, для которых их нанимали. В баре «Корона»
на Мэгазин-стрит братья Моллой рассказывали, что так и не смогли завершить покраску
дома: едва они приходили, чтобы приступить к работе, то лестницы ни с того ни с
сего падали на землю, то краска оказывалась вылитой из ведер, то кисти
испачканы в грязи…
– Раз шесть такое случалось, – сетовал Дэви
Моллой, – ведро вдруг опрокидывалось, падало с лестницы, и вся краска
разливалась по земле. Да со мной в жизни такого не было, чтобы я ведро
опрокинул! А она, эта мисс Карлотта, и заявляет, мол, это твоих рук дело, мол,
сам и виноват! А потом еще и лестница упала, а я как раз на ней стоял… Клянусь,
так все и было!
У брата Дэви, Томпсона, на этот счет было свое мнение:
– Говорю вам, во всем виноват тот парень с темными
волосами – тот, что все время за нами следил. Я еще спросил мисс Карлотту, не
он ли проказничает, потому что этот парень все время стоял под деревом
неподалеку. А она посмотрела на меня так, словно не поняла, о чем это я говорю,
как будто сама его и не видела. Да он с нас глаз не спускал! Когда мы пытались
покрасить стену, выходящую на Честнат-стрит, он смотрел на нас сквозь щель в
ставнях на окнах библиотеки. Да разрази меня гром, если вру! Интересно, кто он
такой? Какой-нибудь их родственник? Нет уж, в том доме я больше работать не
буду. Нужда нуждой, а туда я не ходок!
Еще один маляр, которого наняли, чтобы покрасить железную
ограду, рассказывал почти то же самое. Он успел поработать только полдня, и все
это время в ведро с краской без конца падали листья с деревьев, а на него
самого сыпались с крыши куски железа и еще какой-то мусор.
К началу 1935 года все обитатели Ирландского канала твердо
усвоили, что ни на какие работы «в тот проклятый старый дом» наниматься не
стоит. Двое парней подрядились вычистить там пруд, так одного из них кто-то
невидимый столкнул в застоявшуюся воду, и бедняга едва не утонул. Напарник
долго безуспешно старался его вытащить.
– Я словно ослеп и ничего вокруг себя не видел, –
рассказывал он потом. – Держу его, ору, зову на помощь, и все без толку.
Чувствую, нас просто засасывает в эту грязь. Слава Богу, ему удалось каким-то
чудом ухватиться за боковую стенку и потом уже вытащить меня. И только тогда
выскочила эта старая негритянка, тетушка Истер, притащила нам полотенце и
велела поскорее убираться оттуда. Бегите, говорит, подальше от этого пруда,
забудьте, говорит, об очистке и бегите скорее…
Слухи о происходящем в доме дошли даже до Ирвина Дандрича.
– Все говорят, что в доме завелось привидение, –
сообщал он, – что там бродит дух Стеллы и никому не позволяет что-либо
трогать. Такое впечатление, что все вокруг скорбит о Стелле.
На вопрос, слышал ли Дандрич что-либо о таинственном мужчине
с каштановыми волосами, он ответил:
– Слухи о нем ходят самые разные. Некоторые считают,
что это призрак Джулиена, который оберегает Анту. Что ж, если даже и так, то от
него больше вреда, чем пользы.
Вскоре после этих событий в местной газетенке появилось
весьма туманное сообщение о некоем «загадочном особняке в одном из жилых
кварталов города», где невозможно проводить какие-либо работы. Дандрич вырезал
заметку и прислал ее в Лондон с пометкой на полях: «Это и есть мой болтливый
источник».
