Признаюсь, меня приводит в отчаяние собственная
неспособность постичь смысл образа дверного проема – или портала? – и
уловить значение числа тринадцать. И все же меня не покидает чувство, что люди
там, наверху, были хорошими.
К Лэшеру это ни в коей мере не относится, ибо он,
несомненно, разрушил жизнь нескольких женщин. Возможно, он уничтожил всех, кто
когда-либо осмелился ему сопротивляться. И вопрос Эрона о том, каковы цели
этого существа, остается актуальным. Это создание вытворяет что хочет. Но
почему я назвал его созданием? Кто его создал? Тот же, кто создал и меня? Но
кто именно? Кто – или что? – служит источником нашего бытия?
Источником служит зло.
Что означала его улыбка тогда, в церкви, когда мне было
шесть лет? Позволит ли он коснуться себя и постичь его цели? А если позволит?
И вновь на память мне приходят слова «предназначено»,
«предопределено» и «спланировано». И эти слова сводят меня с ума. Все мое
существо восстает против них. Такие понятия, как «миссия», «судьба» или
«великая цель», связаны со смелостью, героизмом, со свободой выбора и свободой
воли, в то время как «предназначение» и «предопределение» способны лишь
наполнить душу отчаянием.
Как бы то ни было, в данный момент я весьма далек от
отчаяния. Меня сводит с ума неизвестность, я не в силах больше оставаться в
этой комнате, я страстно, всем существом своим рвусь к Роуан. А кроме того, я
горю желанием собрать воедино все разрозненные сведения и факты и выполнить
возложенную на меня миссию, ибо уверен, что принял ее на себя именно потому,
что во мне самом еще осталось что-то хорошее.
Не знаю почему, но мне вдруг вспомнился Гандер и то, как он
произнес: «Предположения, предположения и догадки…»
Как жаль, что Эрона сейчас нет рядом. Он мне нравится.
Честно. Они все мне очень симпатичны. Я понимаю и высоко ценю то, что они здесь
делают. Не каждому по душе сознавать, что за ним следят, фиксируют каждый его
шаг, подсматривают и подслушивают… Но я понимаю, ради чего все это. И Роуан
поймет. Не может не понять.
Их уникальное досье бесценно, это документ огромной
важности. И стоит мне только задуматься, представить, как глубоко я сам увяз в
этой истории, как причудливо объединила нас судьба с того далекого момента,
когда это призрачное существо впервые взглянуло на меня из-за низкой ограды, я
благодарю Бога за то, что эти люди есть, что они рядом и, по их собственному
выражению, «наблюдают»…
Ибо в противном случае… Роуан непременно со мной согласится.
Она поймет. Возможно, даже лучше, чем я, поскольку ей будет дано увидеть то,
чего не вижу я. И кто знает, быть может, именно это и было предопределено… Но я
опять возвращаюсь на круги своя…
Эрон! Вернись скорее, Эрон!»
16
Машина медленно отъехала от ворот, оставив ее одну.
Сомкнувшуюся вокруг тишину нарушал только шелест листвы над головой. Более
запущенного и негостеприимного дома ей еще видеть не доводилось. Безжалостный
свет уличного фонаря, словно полная луна, пробивался сквозь кроны деревьев и
падал на потрескавшиеся плиты дорожки, на выщербленные мраморные ступени,
усыпанные мертвыми листьями, на когда-то белые колонны с каннелюрами, с которых
теперь свисали клочья облупившейся краски, открывая взору черные пятна гнили,
на рассыпающиеся от старости, покоробившиеся доски террасы. Дверь особняка была
оставлена незапертой. Внутри слабо мерцал тусклый свет.
Она медленно окинула взглядом закрытые ставнями окна, густые
заросли заброшенного сада. Мелкий дождик, начавшийся еще в тот момент, когда
она вышла из отеля, теперь превратился в некое подобие оседающего тумана,
придававшего влажный блеск асфальту мостовой и застывавшего каплями на листьях
огромных старых деревьев.
«В этом доме жила моя мать, – думала она. – Здесь
родилась ее мать, а до того – мать ее матери. Здесь стоял гроб Стеллы, и Элли
сидела возле него…»
Да, все происходило именно в этом особняке, хотя за весь
вечер ей так и не удалось выяснить детали. Они пили коктейль, ели салаты и
какие-то острые, щедро сдобренные специями блюда, но в ответ на робкие попытки
узнать хоть какие-то подробности она слышала только: «Карлотта сама тебе обо
всем расскажет…»; «…После того как ты поговоришь с Карлоттой…» – и так далее, в
том же духе.
Интересно, это для нее была открыта сейчас дверь? Ради нее
оставлены незапертыми ворота? Слабо освещенный изнутри проем двери
конусообразно сужался кверху и походил на гигантскую замочную скважину. Где-то
она уже видела такой проем… Ах да, на фронтоне усыпальницы на Лафайеттском
кладбище. Какая ирония судьбы! Ведь для матери этот особняк фактически
превратился в склеп задолго до ее смерти.
Теплый дождь не смог прогнать висящую в воздухе духоту. Быть
может, спасение принесет подувший с реки ветерок – ласковый, восхитительно
пахнущий дождем и свежестью? Прощаясь с ней возле отеля, всего в нескольких
кварталах от особняка, они называли его речным бризом. Но одновременно с
запахом дождя она улавливала еще какой-то аромат – тяжелый, тягучий и густой
аромат незнакомых цветов, совершенно не похожий на те, что окружали ее прежде.
У нее не было сил сопротивляться его усыпляющему
воздействию, и она словно застыла, ощущая себя едва ли не обнаженной в костюме
из тонкого шелка, пытаясь получше рассмотреть утопавший в тени дом, стараясь
глубоко вдохнуть и замедлить поток проносящихся в голове воспоминаний о том,
что пришлось увидеть и пережить за прошедший день, о событиях, смысл которых она
так и не смогла постичь до конца.
«Моя жизнь сломана, – думала она, – разорвана
пополам. И все, что было в прошлом, уходит навсегда, уплывает, как сорвавшееся
с якоря судно, несущееся по волнам времени к горизонту – демаркационной линии
между тем, что безвозвратно утратило свое значение, и тем, что во веки вечные
останется исполненным смысла.
Но почему, Элли, почему? Ради чего мы были оторваны от всего
этого и жили в полной изоляции от них? Ради чего, если они все знали? Знали о
нашем существовании, знали наши имена, знали, что я ее дочь! В чем дело? Что
все-таки происходит? Их сотни, и все они без конца произносят одну и ту же
фамилию: Мэйфейр!..»
– После разговора с Карлоттой приходите в наш офис – он
в центре города, – пригласил ее Пирс. Этот розовощекий молодой человек,
сказали ей, один из компаньонов в фирме, основанной много лет назад еще его
прадедом.
– И дедом Элли, как вы знаете, – добавил Райен –
обладатель белоснежной шевелюры и словно высеченного из мрамора лица, кузен
Элли.
