Они оказались в длинном зале. Карлотта шла впереди, опираясь
на палку и указывая дорогу, Роуан молча и покорно следовала за ней.
Слабый свет свечи медленно плыл вместе с ними, но даже в
этом свете можно было разглядеть некоторые детали, хотя большая часть их сейчас
тонула в густой тени. Несмотря на царящее везде запустение, зал с его
мраморными каминами и высокими зеркалами над ними, с окнами от пола до потолка
был еще красив. Зеркала в противоположных его концах располагались одно против
другого. Многократные отражения хрустальных люстр создавали своего рода
анфиладу, уходившую в бесконечность. Роуан успела заметить и множество
собственных отражений.
– Да, интересный эффект, – подтвердила
Карлотта. – Эту иллюзию создал Дарси Монехан. Он сам купил и зеркала.
Дарси готов был на все ради Кэтрин, ради того чтобы оградить ее от того зла,
которое их окружало. Но он умер от желтой лихорадки – здесь, в этом доме.
Кэтрин оплакивала его всю жизнь. А вот зеркала остались на своих местах, там,
где распорядился укрепить их Дарси, – и на стенах, и над каминами.
Она со вздохом остановилась и обеими руками оперлась на
палку.
– Все мы когда-то… каждый в свое время… отражались в
этих зеркалах. Теперь вот пришла и твоя очередь… быть пойманной в них…
Роуан не ответила. Она с грустью размышляла о том, как
хорошо было бы увидеть этот зал ярко освещенным, сияющим, рассмотреть резьбу на
мраморе каминов и лепнину, украшающую потолок, вдохнуть свежий воздух,
врывающийся в открытые окна и колышущий шелковые портьеры…
Карлотта подошла к ближайшему из двух боковых окон.
– Подними, пожалуйста, раму, – попросила
она. – У тебя хватит на это силы.
Она взяла у Роуан свечу и поставила ее на маленький столик
возле камина.
Роуан дотянулась до простого по конструкции замка и с
удивительной легкостью подняла массивную, с девятью стеклами раму.
Окно выходило на затянутую сеткой террасу. Роуан с
наслаждением и благодарностью вдохнула свежий, наполненный запахами цветов и
дождя воздух теплой южной ночи и почувствовала, как легкий ветерок нежно
касается ее лица и рук. Чуть сдвинувшись в сторону, она молча пропустила вперед
подошедшую Карлотту.
Язычок пламени оставленной на столике свечи какое-то время
боролся со сквозняком, но в конце концов сдался и потух. Роуан шагнула в темноту
и вновь почувствовала знакомый уже одурманивающий сладкий аромат.
– Ночной жасмин, – пояснила Карлотта.
Плети вьющихся растений густо опутали перила террасы, их
тонкие побеги и листья, словно крылышки бабочек, бились о сетку снаружи, а
прекрасные белоснежные цветы светились во тьме.
– Вот на этой террасе много дней сидела твоя
мать, – вновь заговорила старуха. – А внизу, на плитах, умерла ее
мать. Она упала туда из окна комнаты, которая сейчас прямо над нами и которая
когда-то принадлежала Джулиену. Это я загнала ее туда, к самому окну, и,
наверное, вытолкнула бы из него собственными руками, не прыгни она сама. Я едва
не выцарапала ей глаза, как когда-то и Джулиену.
Карлотта умолкла, всматриваясь в ночь сквозь проржавевшую
сетку. Темные силуэты огромных деревьев четко вырисовывались на чуть более
светлом фоне неба. Холодный свет уличных фонарей заливал ближнюю к ограде часть
разросшегося сада и высокую траву давно не стриженных газонов. Он отражался даже
от высокой спинки белого кресла-качалки, стоявшего на террасе.
И вдруг ночь показалась Роуан чересчур жуткой и даже
зловещей, а сам дом превратился в ее воображении в мрачную черную бездну,
готовую засосать ее в свою неизмеримую глубину. Как ужасно жить и умереть в
таком доме, провести много дней и ночей в этих страшных запущенных комнатах,
чтобы потом окончить свои дни среди мерзости, грязи и нестерпимой вони.
Невыносимо! Внутри у нее все дрожало от отвращения, густой волной
поднимавшегося к горлу, готового вот-вот лишить ее возможности дышать. Нет, это
невозможно выразить словами. Ни ее чувства, ни степень той ненависти, которую
она испытывала сейчас к стоявшей рядом старухе.
– Это я убила Анту. – Голос Карлотты звучал глухо.
Она стояла спиной к Роуан, и та с трудом разбирала тихо произнесенные
слова. – Я убила ее, все равно как если бы действительно собственноручно
выбросила из окна. Я желала ей смерти! Когда я вошла, она качала Дейрдре в
колыбели, а он стоял возле нее, совсем близко… Он смотрел на малютку и
заставлял ее смеяться! И она позволяла ему веселить свое дитя! Она
разговаривала с ним и своим жеманным тихим голоском заверяла, что теперь, после
смерти мужа, он ее единственный друг на всем белом свете. А мне заявила, что
это ее дом и она в любой момент может выгнать меня отсюда.
И тогда я пообещала выцарапать ей глаза, если она не
прогонит его. «Ты не сможешь видеть его, лишившись глаз, – сказала
я. – И избавишь от этого зрелища свою дочь».
Карлотта замолчала. Потрясенная ее признанием, Роуан не проронила
ни слова. Она неподвижно застыла в мучительном ожидании еще более ужасных
откровений, прислушиваясь к приглушенным звукам ночи, доносившимся из сада.
– Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть, как бьется о
женскую щеку человеческий глаз, вырванный из глазницы и висящий лишь на
нескольких окровавленных ниточках? – Голос женщины звучал глухо, но
ровно. – Я выполнила свою угрозу. Она рыдала и всхлипывала, как малое
дитя, но меня это не остановило. А когда она помчалась наверх, обеими руками
придерживая выпавшее глазное яблоко, я бросилась следом. И ты думаешь, он хотя
бы попытался меня остановить?
– Я бы попыталась, – ответила Роуан. –
Скажите, зачем вы все это мне рассказываете?
– Затем, что ты хочешь знать, что случилось! А чтобы
понять, что произошло с одной, необходимо знать, что произошло с той, которая
была до нее. И еще. Я хочу, чтобы ты знала, что все это я совершила с
одной-единственной целью: разорвать адскую цепь.
Старуха повернулась к Роуан лицом. Холодный белый свет
уличного фонаря отразился в стеклах ее очков, превратив их в непроницаемые
зеркала.
– Я совершила это ради тебя, ради меня, ради самого
Господа Бога, если он таки существует. Я подтащила ее к открытому окну и
заставила высунуться. «Посмотрим, – кричала я, – сумеешь ли ты
увидеть его теперь, когда ты слепа! Сможешь ли заставить его прийти?!» И все
это время твоя мать надрывалась от крика в своей колыбели. Мне следовало убить
ее тогда же, пока Анта лежала бездыханная на плитах. Но Господь не дал мне
смелости сделать это…
Она опять помолчала немного, потом слегка вздернула
подбородок, и холодная улыбка чуть тронула тонкие губы.
– Я ощущаю твой гнев и осуждение, – сказала она.
