– А разве в этом есть что-то удивительное? Карлотта
опустила голову, и лицо ее оказалось в тени – свет теперь падал только на
волосы, отчего они казались совсем белыми.
– Я не посмела лишить жизни столь крохотное
существо, – устало проговорила она. – Не нашла в себе сил принести
подушку и положить ее на лицо Дейрдре. Я вспомнила старинные легенды о том, как
на своих шабашах ведьмы приносили в жертву детей и после размешивали в котлах
младенческий жир. Мы, Мэйфейры, тоже ведьмы. Так неужели и мне суждено было
принести в жертву это невинное создание? Нет, я не смогла уподобиться им и
совершить такое злодеяние!
Конечно, он был уверен, что все произойдет именно так, что я
не решусь… В противном случае он разнес бы этот дом в щепки, лишь бы не
позволить мне…
Она не закончила фразу.
Роуан долго не могла прийти в себя. Она буквально задыхалась
от переполнявших ее ненависти и гнева.
– А что вы делали с ней потом? – наконец спросила
она охрипшим голосом. – Что еще вы делали с моей матерью, чтобы, как вы
выражаетесь, разорвать цепь?
Карлотта не ответила.
– Я хочу знать! – настаивала Роуан.
– С самого раннего детства, – со вздохом
заговорила Карлотта, глядя куда-то в сторону сквозь ржавую сетку
террасы, – я уговаривала ее противостоять дьяволу, умоляла не смотреть на
него, учила прогонять его прочь. И я выиграла эту битву! Вопреки всему – ее
приступам меланхолии и безумной ярости, рыданиям и шокирующим признаниям в том,
что она в очередной раз позволила ему лечь с ней в постель, – я выиграла!
Но потом… Потом Кортланд изнасиловал ее. И мне не оставалось ничего другого,
кроме как забрать тебя и сделать все возможное, чтобы она никогда не смогла
тебя найти.
Я сделала все, чтобы помешать ей сбежать из дома и
отправиться на поиски, а потом предъявить на тебя права и вернуть сюда, в этот
дом, в мир безумия и порока. Если в клинике отказывались лечить ее
электрошоком, я переводила ее в другую, а если и там не считали необходимым
давать ей успокоительное, везла в третью, четвертую… и так далее. Я знала, что
и как следует говорить, чтобы ее привязывали к кровати, назначали
соответствующие лекарства или сеансы электрошоковой терапии. Я знала, как
разговаривать с ней, чтобы довести до очередного приступа, заставить рыдать и
биться в истерике…
– Все! Хватит! Я не желаю вас больше слушать!
– Почему? Ведь ты же сама требовала рассказать обо всем
подробно. Так вот, когда она начинала стонать и метаться в постели, сгорая от
греховного желания, я просила врачей применять электрошок…
– Прекратите!
– Иногда сеансы приходилось проводить дважды, а то и
трижды в день. Меня не пугало, что она может не выдержать и умереть, – я
просто не в состоянии была смотреть, как она стонет и извивается, и сознавать,
что она всего лишь игрушка в его руках…
– Прекратите! Прекратите! Прекратите!!!
– Но почему? Ведь она до последнего своего дыхания
принадлежала ему. И умерла с его именем на устах. Все, что я делала, я делала
ради тебя, только ради тебя, Роуан.
– Прекратите! – Это было уже скорее яростное
шипение, а не крик. Роуан вскинула и выставила вперед руки с растопыренными
пальцами. – Прекратите! Я готова убить вас за те злодеяния, в которых вы
только что признались. Да как вы смеете говорить о Боге и о жизни, вы,
сотворившая подобное с девочкой, которая выросла в этом ужасном доме и
превратилась в беспомощного инвалида! Боже праведный! И вы могли так поступить
с несчастным больным существом! Да поможет вам Господь! Нет! Да обрушит он на
вас свою кару!
Карлотта стояла потрясенная, с искаженным мучительной болью
лицом. Но через несколько мгновений это выражение ушло – лицо сделалось
непроницаемым, рот словно провалился, а круглые стекла очков, за которыми не
видно было глаз, превратились в две матовые пуговицы.
Роуан со стоном вцепилась себе в волосы и крепко сомкнула
губы, изо всех сил стараясь замолчать, сдержать выплескивающуюся из нее ярость,
избавиться от раздирающей боли внутри, которая заставила ее согнуться едва ли
не пополам.
– Будьте вы прокляты за свои деяния! –
захлебываясь от гнева, выкрикнула она.
Карлотта нахмурилась и вдруг пошатнулась и выронила из рук
палку. Она попыталась ухватиться за что-нибудь, сделала всего один неуверенный
шаг вперед и, сумев-таки дотянуться до подлокотника кресла-качалки, медленно
опустилась в него. Голова ее откинулась на спинку, рука соскользнула с
подлокотника и бессильно повисла…
В тишине ночи слышны были лишь шорохи каких-то мелких
существ в траве, шелест листьев и отдаленный гул мчавшихся по автостраде машин.
Где-то простучал колесами поезд, и его свисток показался Роуан похожим на
прощальный всхлип…
Безвольно уронив руки, Роуан застыла на месте, тупо
наблюдая, как за ржавой сеткой покачиваются на фоне неба ветви деревьев.
Доносившееся из сада кваканье лягушек стихло. По пустой улице проехала мимо
ворот какая-то машина. Фары пронзили густую мокрую листву и на миг ярко
осветили террасу.
Роуан видела, как лучи света скользнули по ее коже, потом
выхватили из тьмы валявшуюся на полу палку и ногу Карлотты в ботинке с высокой
шнуровкой, неловко подогнутую, словно вывихнутую или сломанную в лодыжке.
«Интересно, заметил ли кто-нибудь в этот миг мертвую
женщину, сидящую в кресле, и высокую блондинку за его спинкой?» – отчего-то
подумалось ей.
Роуан содрогнулась всем телом, потом наклонилась вперед,
зажала в кулаке прядь волос и принялась дергать за нее изо всех сил, пока не
почувствовала нестерпимую боль.
Ярость словно улетучилась, не оставив и следа, в душе не
было даже малейшего намека на прежний гнев – только горечь и боль. По-прежнему
сжимая дрожащими пальцами прядь волос, Роуан стояла в темноте. Одна. Ей стало
вдруг зябко, словно духота и тепло южной ночи уступили место ледяному холоду, поднявшемуся
из черной бездны и уничтожившему даже малейшие проблески надежды на радость и
счастье в будущем. А вместе с надеждой исчез целый мир – со всей его историей,
суетностью, пустыми спорами и тщеславными планами, со всеми пустыми мечтами и
бессмысленными успехами.
Тыльной стороной ладони она медленно провела по губам, не
сводя взгляда с безвольно свесившейся старческой руки и стуча зубами от
пронзительного холода, охватившего все ее тело с ног до головы и, казалось,
проникшего в каждую его клеточку. Потом встала на колени, чуть приподняла руку
Карлотты и пощупала пульс, заранее зная, что его нет и быть не может. Осторожно
положив руку на колени покойницы, она подняла глаза и только тут обратила
внимание на струйку крови, вытекавшую из уха и медленно сползавшую по шее за
белый воротник блузки.
