Майкл растерянно почесал затылок. Что делать? Позвонить в ее
номер? Или лучше Эрону? Или в отчаянии завопить и биться головой о стену?
И тут он увидел записку – листочек почтовой бумаги с грифом
отеля лежал возле папок. Почерк был ровным и четким:
«Восемь тридцать утра.
Майкл!
Прочла досье. Я люблю тебя. Не волнуйся. В девять часов
встречаюсь с Эроном. Пожалуйста, приезжай в особняк часам к трем. Мне нужно
какое-то время побыть там одной. Жду тебя в три. Если не сможешь приехать,
оставь сообщение в отеле.
Аэндорская ведьма».
Аэндорская ведьма… Это еще кто такая? А, вспомнил!
Женщина-волшебница, к которой отправился царь Саул, чтобы та помогла ему
повидаться с предками. Ладно, сейчас не до исторических экскурсов. Значит, она
прочла досье… Умная девочка. Нейрохирург все-таки. Надо же – прочла досье! У
него на это ушло два дня!
Стянув с правой руки перчатку, он коснулся пальцами
листочка. Мгновенная вспышка, и… Роуан склонилась над письменным столом в
соседней комнате… Горничная в униформе отеля кладет почтовую бумагу на тот
самый стол… Это было давно, несколько дней назад. Потом он увидел еще массу
каких-то образов – ничего существенного. Майкл чуть приподнял руку, подождал,
пока дрожь в ней утихнет, и вновь коснулся листочка бумаги…
– Мне нужна Роуан, – прошептал он.
Она появилась перед ним снова. Майкл не чувствовал в ней
гнева – только сосредоточенную уверенность, какую-то таинственность и… Что это?
Роуан явно что-то задумала!
Он отчетливо ощутил возбуждение, дерзкую непокорность, а
потом с удивительной ясностью увидел ее, но уже в каком-то другом месте… Однако
образ почти мгновенно рассеялся и исчез. Майкл надел перчатку.
Несколько минут он сидел неподвижно, погруженный в
собственные мысли, не в силах забыть о странном возбуждении и пытаясь понять
его причину. Как отвратителен был ему этот невесть откуда появившийся дар! «Я
научу вас пользоваться им, – сказал вчера Эрон, – но смысл ваших
видений никогда не будет понятным до конца – они всегда будут вас смущать,
приводить в замешательство». Господи, как он ненавидит эту свою пресловутую
силу рук! Ему неприятно даже захватившее его целиком острое ощущение Роуан,
которое никак не желает его покидать. Гораздо приятнее вспоминать то, что
происходило в спальне, и ее бархатный голос, шепчущий нежные слова любви. Разве
не чудесно – слышать их из ее собственных уст? Возбуждение!
Он набрал номер бюро обслуживания номеров.
– Пожалуйста, пришлите мне завтрак: яйца
по-бенедиктински, овсянку… да-да, большую порцию овсянки, ветчину, тосты и
кофе. Пусть официант воспользуется своим ключом – я буду одеваться. Прибавьте
для него двадцать процентов чаевых. И еще. Принесите, пожалуйста, немного
холодной воды.
Майкл еще раз перечитал записку. Роуан сейчас вместе с
Лайтнером. Он никак не мог избавиться от дурного предчувствия. Сейчас он как
никогда понимал беспокойство Эрона, когда тот позволил ему прочитать досье. А
сам он тоже не желал слушать Лайтнера. Ему не терпелось приступить к чтению.
Так разве может он винить в этом Роуан?
И все же тревожное чувство не проходило. Роуан не понимала
Эрона. А тот, безусловно, не понимал ее. Она считала Лайтнера доверчивым и
наивным. Майкл покачал головой. А Лэшер? Как отнесется к происходящему он?
Вчера, перед тем как Майклу уехать из Оук-Хейвен, Лайтнер
сказал:
– Это был тот самый мужчина. Я отчетливо видел его в
свете фар и знал, что это всего лишь иллюзия. Но я не мог рисковать.
– И что вы намерены делать дальше? – спросил
Майкл.
– Принять все меры предосторожности, – ответил
Эрон. – Что еще остается?
И вот теперь Роуан просит встретиться с ней в особняке в три
часа, потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майкл
не представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов.
«Но ведь ты вернулся в Новый Орлеан, старик, –
уговаривал он себя. – И до сих пор не удосужился навестить старые места и
старых приятелей. Так почему бы не отправиться сейчас туда?»
Майкл покинул отель в одиннадцать сорок пять и с
наслаждением вдохнул теплый воздух. Приятная неожиданность! За годы,
проведенные в Сан-Франциско, он привык к холоду и ветру, и сейчас, выходя на
улицу, инстинктивно ожидал чего-либо подобного.
Он направился из центра к окраинам и вновь испытал радостное
удовольствие от широких тротуаров, прямых улиц, отсутствия бесконечных подъемов
и спусков. Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг не требует
напряжения и усилий. Теплый бриз вместо обжигающих лицо ледяных порывов с
Тихого океана и зелень дубов над головой вместо слепящего блеска неба над
побережьем.
Как и в прежние времена, он медленно брел по Филип-стрит в
сторону Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и без
того жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой и
сделаются тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цвета
хаки и привычно закинуть ее через плечо на спину.
Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем иное направление –
слишком многое напоминало вокруг о счастливых и беззаботных временах детства.
Даже тревога за Роуан и опасения, связанные с Лэшером, отодвинулись на второй
план. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги цветущего мирта, то и дело
норовящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в прошлое. Как хорошо,
что многое здесь осталось неизменным! Викторианские особняки и дома в стиле
королевы Анны по-прежнему мирно соседствовали с довоенными постройками, кирпичными,
украшенными колоннами, массивными и прочными, способными, подобно особняку на
Первой улице, простоять еще многие века.
Наконец он пересек заполненную мчащимися машинами
Мэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словно
осели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не росли
дальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был его
район, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой его
сердцу.
Эннансиэйшн-стрит привела его в уныние. В отличие от
Констанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы и
свежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюду
виднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором он
вырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от
времени листами фанеры, а двор – место его детских игр – густо зарос сорняками;
оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.
