– Не стоит тебе ходить туда, Майкл. Пусть в твоей
памяти все останется таким, каким было тогда.
Наконец он поднялся со скамьи и подошел к старым деревянным
исповедальням, возле которых висел плакат с именами тех, кто в недавнем еще
прошлом пожертвовал деньги на реставрацию церкви. Закрыв глаза, он попытался
представить, как на школьном дворе играют дети, хотя бы мысленно услышать
веселый гомон их голосов.
Но вокруг стояла тишина. Не слышно было и стука входной
двери, впускающей и выпускающей прихожан. Величественный храм тонул в
полумраке. Святая Дева печально взирала на пустые скамьи.
Майклу вдруг подумалось, что он должен помолиться, попросить
Святую Деву или самого Господа Бога, чтобы они объяснили, зачем он сюда
вернулся, открыли ему тайну чудесного спасения из холодных объятий смерти. Но
он давно утратил способность молиться статуям, от безграничной детской веры во
всемогущество церковных изображений не осталось и следа.
На память пришли совсем иные воспоминания – о том, как они
встретились здесь с Марией Луизой и она неохотно призналась, что не беременна.
Майкл тогда почувствовал невероятное облегчение и не сумел его скрыть. Это
очень обидело и рассердило и без того расстроенную девушку, которая никак не
могла понять, почему он отказывается жениться на ней.
– Рано или поздно это все равно произойдет,
Майкл, – заявила она. – Потому что мы созданы друг для друга. Таково
наше предназначение.
А что, если бы они все-таки поженились? Он вспомнил ее
большие печальные карие глаза и словно вновь увидел застывшие в них боль и
разочарование. Нет, он не мог даже в мыслях представить их совместную жизнь.
Предназначение… Предопределение… Неужели ему было предназначено
жить здесь, совершить все те поступки, которые он совершил, а после далеко и
надолго уехать из этих мест?… Неужели ему было предопределено упасть со скалы,
а потом всплыть на поверхность океана вдали от берега, вдали от городских
огней?…
Он вспомнил Роуан. Не только отчетливо представил себе ее
внешний облик, но и словно заново ощутил всю ее целиком, осознал, какое важное
место она занимает в его жизни. Он вспомнил ее нежность, чувственность и
загадочность, бархатный голос и холодный взгляд, ее стройное обнаженное тело,
тесно прильнувшее к нему в постели… Он вспомнил, как неуверенно смотрела она на
него, перед тем как отдаться во власть сексуального наслаждения, и как потом
напрочь забывала о нуждах собственного естества, чтобы прежде всего доставить
удовольствие ему. Словом, она вела себя скорее как мужчина – агрессивный в
любви, жаждущий удовлетворения и в то же время готовый к безоговорочному
подчинению.
Все эти мысли проносились в голове у Майкла, в то время как
глаза его неотрывно блуждали по церкви, останавливаясь то на одной, то на
другой детали ее величественного и прекрасного внутреннего убранства.
Боже, как ему хотелось хоть во что-то верить. И вдруг он
понял, он осознал, что такая вера в нем есть – вера в его видение, в то, что
это видение несет в себе доброе начало. Он верил в благотворность своего
видения с не меньшей силой, чем люди верят в Бога, в святых, в то, что их
жизненный путь предопределен Божиим промыслом, с не меньшей силой, чем они
верят в свое призвание на земле.
Такая безграничная вера, наверное, так же глупа, как любая
другая: «Но я видел…»; «Но я чувствовал…»; «Но я помню…»; «Но я знаю…» –
подобные невнятные и невразумительные объяснения можно услышать практически от
каждого. Но в том-то и дело, что он, Майкл, не помнит ничего. И в досье
Мэйфейрских ведьм ему не удалось обнаружить ровным счетом ни единого намека,
способного восстановить в памяти важнейшие моменты чудесного видения. За
исключением, пожалуй, образа Деборы. И то при всей его уверенности, что именно
она была той черноволосой женщиной, которая явилась ему за порогом смерти,
Майкл не в силах был отчетливо вспомнить ни единой детали, ни единого слова, ни
единой конкретной подробности…
Взгляд его остановился на статуе Святой Девы, и, сам того не
замечая, Майкл осенил себя крестным знамением.
Сколько же лет прошло, с тех пор как он регулярно делал это
три раза в день? По-прежнему не сводя взгляда с лица Богоматери, он снова
перекрестился.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Чего они хотят
от меня? – прошептал он.
Пытаясь воссоздать в памяти хоть какие-то детали видения,
Майкл вдруг в отчаянии осознал, что образ черноволосой женщины в его
воображении теперь полностью вытеснен образом Деборы – такой, какой она описана
в досье. Итак, чтение истории Мэйфейрских ведьм не только не приблизило его к
разгадке смысла видения, но, напротив, лишь усложнило задачу.
Майкл глубоко засунул руки в карманы, постоял так еще
несколько минут, потом медленно направился к алтарю, поднялся по мраморным
ступеням и, пройдя через святая святых храма и дом приходского священника,
оказался на улице.
Над Констанс-стрит ярко сияло безжалостное солнце. Вокруг не
было ни одного деревца. Маленький садик возле священнического дома скрывался за
высокой кирпичной стеной, а выжженная зноем трава на лужайке у церкви Святой
Марии была покрыта толстым слоем пыли.
Церковная лавка на углу, торговавшая очаровательными
миниатюрными статуями святых и открытками с изображением различных эпизодов из
Священного Писания, давно закрылась. Окна ее были забиты досками, а на стене
висело объявление о продаже.
Лысый толстяк с розовым лицом, обхватив руками колени, сидел
на ступенях дома приходского священника и неодобрительным взглядом следил за
стаей сизых голубей, летавшей вокруг облезлых стен церкви Святого Альфонса.
– Пора перетравить этих ужасных птиц, – сказал
он. – Загадили всю округу.
Майкл закурил и предложил сигарету толстяку. Тот не
отказался и кивком головы поблагодарил за нее и за протянутую следом полупустую
пачку со спичками.
– Тебе бы лучше снять золотые часы, сынок, –
посоветовал толстяк, – да убрать их куда подальше. Не дело это – гулять
здесь с такой штукой на руке.
– Ничего, – откликнулся Майкл. – Помимо часов
у меня еще и кулаки имеются.
Старик в ответ лишь пожал плечами и молча покачал головой.
На углу Мэгазин и Джексон-стрит Майкл увидел какой-то бар.
Выглядел он, мягко говоря, непрезентабельно, но Майкл все же рискнул и вошел
внутрь. За все годы жизни в Сан-Франциско ему не приходилось видеть более
отвратительного местечка, чем эта полутемная развалюха. В дальнем конце маячила
какая-то фигура – белый человек с изрытым морщинами лицом буравил Майкла
блестящими глазками. Бармен тоже был белым.
– Пива, – бросил ему Майкл.
– Какого?
– Все равно.
