Я представил себе картину: джинн, выпущенный из бутылки,
который по собственной воле творит хаос и разрушения. Мне вспомнились давние
предостережения Рёмера. Я вспомнил Гертруду и все, что она говорила. Но они
едва ли могли вообразить действия этого призрака, которые были несравненно
опаснее.
– Да, ты прав, – сказала Дебора, прочитав мои
мысли. – Ты должен написать об этом Шарлотте, – убеждала она
меня. – Отнесись внимательно к своим словам на случай, если письмо попадет
в чужие руки, но напиши об этом, напиши так, чтобы Шарлотта поняла все то, что
ты должен сказать!
– Дебора, удержи это существо. Позволь мне сказать ей
от твоего имени, чтобы она выбросила изумруд в море.
– Теперь слишком поздно, Петир. Все идет так, как идет.
Даже если бы ты не появился сегодня, чтобы услышать мою последнюю просьбу, я
все равно отослала бы моего Лэшера к Шарлотте. Ты не можешь представить,
насколько мой Лэшер могуществен и сколь многому он научился.
– Научился? – удивленно повторил я. – Да
откуда ему научиться, если он всего-навсего дух, а они неисправимо глупы, в чем
и кроется их опасность? Выполняя наши желания, духи не понимают всей их
сложности и лишь вызывают нашу погибель. Тысячи случаев это доказывают. Разве
подобного не случалось? Как же ты говоришь, что он многому научился?
– Поразмысли над моими словами, Петир. Говорю тебе, мой
Лэшер многому научился, и его ошибки исходят не из его неизменной простоты, а
от того, что перед ним ставятся все более сложные цели. Но во имя всего того,
что когда-то было между нами, обещай мне написать моей любимой дочери! Это ты
должен для меня сделать.
– Хорошо! – воскликнул я, воздев руки. – Я
это сделаю, но я также передам ей и то, что сейчас говорил тебе.
– Что ж, ты честен, мой милый монах, мой дорогой
ученый, – с горечью произнесла Дебора и улыбнулась. – А теперь уходи,
Петир. Я не в состоянии более выдерживать твоего присутствия. Мой Лэшер
находится рядом, и мы с ним побеседуем. А завтра, прошу тебя, как только увидишь,
что с моих рук и ног сняли путы и я поднялась по ступеням собора, сразу же
удались в безопасное место.
– Боже милостивый, помоги мне! О, Дебора, если бы
только я смог вызволить тебя отсюда, если хоть как-нибудь это было бы возможно…
И тут, Стефан, я совершенно потерял самообладание и лишился
разума.
– Дебора, – сказал я, – если твой слуга Лэшер
может с моей помощью устроить твой побег, только скажи, что нужно сделать!
В мыслях я видел, как силою вырываю ее у разъяренной толпы,
как мы покидаем город и скрываемся в лесу.
Мне не описать, как она улыбнулась, услышав эти слова,
сколько нежности и печали было в той улыбке. Точно так же она улыбалась мне,
когда мы расставались после той ночи.
– Это фантазии, Петир, – сказала она.
Потом ее улыбка сделалась шире. В слабом свете свечи Дебора
выглядела безумной или же… похожей на ангела либо на сумасшедшую святую. Ее
белое лицо было столь же прекрасным, как пламя свечи.
– Моя жизнь кончена, но я славно попутешествовала,
уносясь из этой темницы, – сказала она. – А теперь уходи. Передай мое
послание Шарлотте, но не раньше, чем ты благополучно выберешься из этого
городишки.
Я поцеловал ее руки. Во время пыток палачи обожгли ей
ладони. На них остались глубокие шрамы, которые я тоже поцеловал. Они меня не
пугали.
– Я всегда любил тебя, – сказал я ей.
Я еще сказал много разных слов, глупых и нежных, которых не
стану повторять здесь. Все это она выслушала с полным смирением. Дебора знала:
только сейчас я вдруг понял, как сожалею о том, что не уехал тогда с нею. Она
знала, что в эту минуту я ненавидел себя самого и дело всей своей жизни.
Я знаю, Стефан, это пройдет. Я знал об этом и тогда, когда
несколько часов назад покинул ее камеру. Но сейчас воспоминания слишком
мучительны: я чувствую себя как святой Иоанн в его «Темной ночи души». Всякое
утешение покинуло меня. Да и что толку в нем?
Я люблю ее, и этим все сказано. Я знаю, что этот демон
погубил Дебору, как когда-то погубил ее мать. Случившееся с нею лишь
подтверждало предостережения Рёмера, Гертруды и чародеев всех времен.
Я не мог уйти, не обняв и не поцеловав Дебору. И когда я
держал ее в своих объятиях, то во всей полноте ощущал ее боль;
я чувствовал, как болят все ожоги и шрамы на ее теле, все жилы, вывернутые
на дыбе. И это истерзанное создание, вцепившееся в меня, было когда-то моей
прекрасной Деборой. Она вдруг заплакала, словно я повернул некий потайной ключ
в ее душе.
– Прости меня, любимая, – сказал я, обвиняя себя в
этих слезах.
– Как сладостно обнимать тебя, – прошептала она.
Потом Дебора оттолкнула меня.
– Иди же и помни все, что я сказала.
Я вышел из камеры точно помешанный. Площадь все так же была
запружена народом, собравшимся поглазеть на казнь. Одни при свете факелов
мастерили лотки и скамьи, другие спали возле стены, завернувшись в одеяла.
Я сказал старому священнику, что ничуть не убежден, будто
эта женщина является ведьмой, и потому хочу немедленно видеть инквизитора.
Говорю тебе, Стефан, я был готов ради нее сдвинуть горы и сотрясти небеса.
Слушай же, что было дальше.
Мы отправились в замок, и нас приняли. Этот дуралей
священник был очень рад оказаться в компании важного лица и тем самым попасть
на пиршество, на которое его не пригласили. К этому времени я вполне овладел
собой и повел себя самым решительным образом. Я обратился с вопросами
непосредственно к инквизитору, задав их по-латыни. Затем я стал расспрашивать
старую графиню, смуглую женщину, внешне очень похожую на испанку, которая
приняла меня с необычайной учтивостью, ибо мои манеры произвели на нее
впечатление.
Инквизитор, отец Лувье, человек, приятный на вид и очень
упитанный, с великолепно ухоженной бородой и волосами, моргающий своими темными
глазками, не усмотрел в моих манерах ничего подозрительного. Он отнесся ко мне
с подобострастием, словно я прибыл из Ватикана, ибо так, возможно, он и подумал.
Когда я заявил, что они собираются сжигать женщину, которая, скорее всего,
невиновна, он поспешил успокоить меня.
– Такой ведьмы вы еще не видели, – сказала старая
графиня, рассмеявшись отвратительным сдавленным смехом, и предложила мне еще
вина.
Затем она представила меня графине де Шамийяр, сидевшей
рядом, а также всей остальной знати, которая намеревалась присутствовать при
сожжении ведьмы.
