– Ты права. – Майкл вспомнил о времени,
проведенном в полутемной спальне на Либерти-стрит, и о безрезультатных усилиях
хоть что-то вспомнить и понять. И вот теперь он здесь, в том самом особняке,
куда так стремился. Однако он лишь дважды отважился снять перчатки: чтобы
коснуться останков Таунсенда и потрогать изумруд. Его пугала даже мысль о том,
что можно обследовать таким образом весь особняк: собственными руками пощупать
обивку мебели, деревянные косяки, столы, стулья, вещи, издавна принадлежащие
Мэйфейрам… Не говоря уже о том, чтобы коснуться пресловутых кукол, о которых
рассказала ему Роуан, или ужасных сосудов с их отвратительным содержимым…
– В наших головах возникает полнейший сумбур, и мы
лишаемся способности действовать, – повторила Роуан, стараясь привлечь к
себе внимание Майкла. – И главное, мы перестаем думать о себе, а именно
это сейчас необходимо делать.
– Согласен, – ответил он. – Хотелось бы мне
уметь всегда оставаться таким же невозмутимым. Узнать так много, сознавать, что
тебе известна лишь половина правды, и не потерять при этом самообладания, не
попытаться немедленно выяснить все до конца…
– Никогда не будь пешкой в чужой игре. В любой ситуации
ты должен найти в себе силы и действовать так, чтобы сохранить максимум
достоинства и самоуважения.
– То есть во всем стремись к совершенству?
– Что?
– Однажды в Калифорнии ты сказала, что нам следует
стремиться к самосовершенствованию.
– Ну да, помню. И до сих пор так считаю. В любой
ситуации я стараюсь найти наилучший выход из положения. И не нужно делать из
меня монстра, если при каждом удобном случае я не впадаю в истерику. Не стоит
думать, будто я не знаю о том, что сделала с Карен Гарфилд, доктором Лемле или
той девочкой… Знаю. Поверь мне, отлично знаю.
– Но я не имел в виду…
– Вот именно, что имел. – В голосе Роуан
прозвучали напряженные нотки. – От того, что я заплачу, лучше не станет.
– Роуан, пожалуйста…
– До встречи с тобой я проплакала целый год. С того
момента, как умерла Элли. Потом рыдала уже в твоих объятиях. И когда узнала о
смерти Дейрдре, тоже плакала – потому что никогда ее не видела и не говорила с
ней… Плакала, плакала, плакала… И над Дейрдре в гробу, и над мертвой старухой.
Все. Хватит. Больше не хочу. Теперь у меня есть дом, семья,
история моего рода, подаренная Эроном. У меня есть ты. И реальная возможность
начать вместе с тобой новую жизнь. Так о чем же мне плакать, скажи на милость?
Она смотрела на него горящими глазами. Чувствовалось, что
гнев и борьба с собственными эмоциями буквально испепеляют ее изнутри.
– Если ты не прекратишь, я сейчас сам заплачу, –
взмолился Майкл.
Роуан невольно рассмеялась.
– Ладно, – уже с улыбкой сказала она. – Но
если уж быть откровенной до конца, есть еще одна вещь, способная вызвать у меня
слезы. Я заплачу, если… если потеряю тебя.
– Вот это другое дело, – шепнул Майкл и, прежде
чем Роуан успела его остановить, коснулся ее быстрым поцелуем.
Она нетерпеливым жестом велела ему отодвинуться.
Майкл посерьезнел и, пожав плечами, приготовился слушать.
– Скажи мне, что ты собираешься делать? – спросила
Роуан. – Я имею в виду тебя самого, а не тех людей из видения, которым от
тебя что-то нужно. Что ты хочешь делать?
– Я хочу остаться здесь. Честно говоря, я вообще не
понимаю, какого черта так долго сюда не возвращался.
– Вот это другой разговор. По крайней мере, я слышу от
тебя нечто конкретное.
– Да уж, это точно. Знаешь, я сегодня прошелся по
старым местам – по тем улицам, на которых вырос. Там все изменилось. Наш
квартал никогда не отличался особой красотой, но сейчас… Сейчас от него просто
ничего не осталось. Ну да что поделаешь, – поспешил добавить Майкл,
заметив тревогу и озабоченность, блеснувшую в брошенном на него взгляде
Роуан. – Для меня Новый Орлеан никогда не ограничивался Эннансиэйшн-стрит.
Больше того, скорее это всегда был Садовый квартал, Французский и еще масса
других прекрасных мест. Вот тот город, который я любил и люблю и куда я
действительно рад вернуться.
– Хорошо. – Роуан улыбнулась.
– Знаешь, я все время твержу себе: «Я дома, я вернулся,
я дома…» И что бы там ни случилось, я больше не желаю покидать свой дом.
– Пошлем их всех к черту, Майкл, – поддержала его
Роуан. – Кем бы они ни были, пусть катятся ко всем чертям… Во всяком
случае, до тех пор пока они не дадут нам повод думать иначе…
– Отлично сказано, – хмыкнул он.
Эта женщина, в которой неразрывно переплетались резкость и
удивительная мягкость, была для него поистине загадкой. Возможно, все дело в
том, что он, как, наверное, и большинство мужчин, не умел различать силу и
холодность в женском характере.
– Они придут к нам снова, – продолжала она. –
Вынуждены будут прийти. И когда это случится, тогда мы и подумаем, что делать
дальше.
– Ты права. Интересно, если я сниму перчатки, они
явятся немедленно?
– Не знаю. Но мы не станем ждать их, затаив дыхание.
– Нет, не станем.
Несмотря на радостное возбуждение, вызванное словами Роуан,
Майкла все больше охватывало странное беспокойство. Он не понимал его истоков,
но в то же время был почему-то уверен, что это ощущение будет только усиливаться.
– Тебе нравится любить меня? – Голос Роуан прервал
тревожный ход его мыслей.
– Что?
– Тебе нравится любить меня? – повторила она.
– Конечно. Мне безумно нравится любить тебя… Но эта
любовь повергает меня в ужас – никогда в жизни мне не доводилось иметь дело с
такой сильной женщиной.
– Да, я очень сильная, – отозвалась она. –
Потому что, если захочу, могу убить тебя тут же, на месте. И никакая мужская
сила тебя не спасет.
– Я совсем не это имел в виду, – начал
оправдываться Майкл. Он повернулся в ее сторону и вдруг увидел, как буквально
на мгновение изменилось ее лицо. Это холодное и коварное выражение, жестокий
блеск глаз из-под полуопущенных век ему уже приходилось видеть однажды – при
лунном свете, проникавшем сквозь стеклянную стену дома в Тайбуроне.
