Даже небо потемнело. Люди бились друг с другом, сыпали
проклятиями и падали в общее месиво. Яростный дождь из черепицы ударил и по
старой графине. Она поскользнулась, потеряв равновесие, и, перелетев через
сплетение копошащихся тел, рухнула прямо на камни. Двое сыновей Деборы
прижались друг к другу, когда на них хлынул ливень черепичных обломков с
церковного фасада. Кретьен согнулся, точно деревце под градом. Удар лишил его
сознания, и он упал на колени. Теперь обрушились и сами зрительские скамьи,
потянув с собою вниз не только сыновей Деборы, но и еще двадцать или более
человек, все еще пытающихся выбраться.
Насколько я мог видеть, все стражники сбежали с площади.
Священник тоже скрылся. А моя Дебора, пятясь, отступила в тень, хотя ее глаза
были по-прежнему обращены к небу.
– Я вижу тебя, Лэшер! – кричала она. – Мой
сильный и прекрасный Лэшер!
С этими словами она скрылась во тьме нефа.
Я оторвался от окна, сбежал вниз по лестнице, прямо в
сумятицу, царящую на площади. Не могу сказать тебе, что творилось у меня в
мозгу. Мною владела мысль, что я могу добраться до Деборы и, воспользовавшись
паникой, вызволить ее.
Но когда я пересекал открытое пространство, один из падавших
кусков черепицы задел мое плечо, а другой ударил в левую руку. Деборы не было
видно. Только церковные двери, невзирая на их громадную тяжесть, качались на
ветру.
Оконные ставни ломались и тоже падали на обезумевших людей,
которые были не в состоянии добраться до узких улочек. Возле каждой арки и
крыльца лежали груды тел. Старая графиня глядела мертвыми, невидящими глазами
вверх, а люди бежали, переступая через нее. Возле обломков зрительских скамеек
лежало скрюченное тело маленького Кретьена – мальчик не подавал признаков жизни.
Его брат Филипп полз на коленях в поисках укрытия. У него
была сломана нога. В это время сверху упала деревянная ставня, ударив его по
шее и сломав ее. Филипп рухнул замертво.
Неподалеку от меня кто-то, прижимаясь к стене, закричал:
– Графиня! – и указал вверх.
Дебора стояла на перилах церковной балюстрады, куда она
успела подняться. Рискованно балансируя, она вновь протянула руки к небесам и
обратилась к своему духу. Но среди завываний ветра, стонов раненых, грохота
падающей черепицы, камней и обломков дерева я не надеялся расслышать ее слова.
Я бросился к церкви и, оказавшись внутри, стал лихорадочно
искать ступени. Инквизитор Лувье тоже искал их и нашел раньше меня. Он
стремился наверх.
Я неотступно бежал вслед за ним, видя у себя над головой
полы его черной сутаны и слыша стук его каблуков. Ох, Стефан, если бы у меня
был кинжал… Но кинжала у меня не было.
Когда мы достигли крыши, он рванулся вперед, и я увидел, как
худенькое тело Деборы падает вниз. Подбежав к краю, я взглянул на царивший
внизу хаос… Дебора лежала неподвижно, разбившись о камни. Ее лицо было обращено
вверх, одна рука подпирала голову, другая безжизненно лежала на груди. Глаза ее
были закрыты, словно она спала.
Увидев ее, Лувье выругался и закричал:
– Сожгите ее, тащите ее тело на костер.
Но напра сно: отсюда его никто не слышал. Он оцепенело
обернулся, намереваясь, видимо, спуститься вниз и руководить сожжением, и тут
увидел меня.
На лице инквизитора застыло выражение недоумения и
беспомощности, когда я, ни секунды не колеблясь, изо всех сил толкнул его в
грудь, чтобы он, качнувшись назад, свалился с крыши вниз.
Этого, Стефан, никто не видел. Мы находились в самой высокой
точке Монклева. Никакая иная крыша не достигала высоты крыши собора. Даже со
стороны замка эта часть не просматривалась, а находившиеся внизу и подавно не
могли видеть меня, поскольку, нанося удар, я был заслонен телом самого Лувье.
Так или иначе, меня никто не видел.
Я немедленно отошел от края крыши и, убедившись, что больше
никто не подымался вслед за мной наверх, спустился по ступеням и покинул собор.
Неподалеку от входа лежал сброшенный мною Лувье. Как и Дебора, инквизитор был
мертв. Его череп был разбит, оттуда текла кровь. Глаза инквизитора были открыты,
а на лице застыло то тупое и глупое выражение, которого почти никогда не
увидишь на лицах живых людей.
Не берусь сказать, сколько продолжалась эта заваруха, но,
когда я достиг церковных дверей, она начинала стихать. Может, все длилось не
более четверти часа – ровно столько, сколько это чудовище Лувье отмерил Деборе
для смерти на костре.
Стоя в тени церковного входа, я видел, как площадь наконец
опустела. Последние уцелевшие жители карабкались, перелезая через тела
погибших, которые теперь запрудили боковые улицы. Я видел, что становится
светлее. Буря проходила. Я молча стоял, глядя на тело моей Деборы, и видел, как
теперь у нее изо рта льется кровь и ее белая одежда покрывается красными
пятнами.
Прошло немало времени, прежде чем на площади появилось множество
людей, осматривающих тела погибших и раненых, которые стонали и молили о
помощи. Раненых подбирали и уносили. Хозяин постоялого двора вместе с сыном
выбежали наружу и склонились над телом Лувье.
Хозяйский сын увидел меня, подошел и с громадным волнением
сообщил, что приходский священник и мэр погибли. Вид у парня был дикий, словно
он не мог поверить, что остался в живых и своими глазами видел случившееся.
– Я же говорил вам, что она была великой
ведьмой, – прошептал он.
Стоя и глядя на тело Деборы, мы увидели, как на площади
появились вооруженные стражники, поцарапанные и с очумелыми лицами. Ими
командовал молодой церковник с кровоточащим лбом. Они со страхом подняли тело
Деборы, постоянно озираясь вокруг, словно боялись, что буря разразится вновь. Но
этого не случилось. Они понесли ее тело к костру. Когда они поднимались по
лестнице, прислоненной к столбу, дрова и уголь начали рассыпаться и падать.
Стражники осторожно положили тело Деборы и поспешно скрылись.
Когда молодой церковник, лоб которого все еще сочился
кровью, зажег факелы, появились другие люди, и вскоре костер стал разгораться.
Молодой церковник стоял совсем близко, наблюдая, как горят дрова, затем
отступил назад и, закачавшись, упал в обморок либо замертво.
Надеюсь, что замертво.
Я снова двинулся к лестнице, ведущей наверх. Я поднялся на
церковную крышу. Оттуда я глядел на тело моей Деборы, мертвое, неподвижное,
неподвластное любой боли, и видел, как его поглощает пламя. Я смотрел на крыши
домов, сделавшихся пятнистыми из-за сорванной черепицы. Я думал о душе Деборы:
поднялась ли она уже на небеса?
