– Мадам Фонтене, – попросил я, когда мы поднялись
на несколько ступеней и подошли к двери, – мы обязательно должны
поговорить еще раз. Обещаете?
– Когда моего мужа уложат спать, мы останемся одни.
Произнося последнюю фразу, она задержала взгляд на мне, и я,
кажется, покраснел. На ее щеках тоже заиграл румянец, а губы сложились в
игривой улыбке.
Мы вошли в центральный зал, очень просторный, хотя, конечно,
совсем не похожий на те, что встречаются во французских chateau
[4]
. Его
украшала изящная лепнина, а под потолком сияла великолепная люстра со свечами
из чистого воска. Дверь в противоположном конце зала выводила на заднюю
террасу, откуда были видны край скалы и деревья с фонариками меж ветвей, совсем
как в саду перед домом. Только тогда до меня дошло, что шум, который я слышал,
производил вовсе не ветер, а море вдалеке.
Из обеденного зала, куда мы вошли, открывался чудесный вид
на скалы и черную воду у их подножия. Следуя за Шарлоттой, я любовался
отблесками огней на поверхности моря и с удовольствием прислушивался к шуму
волн. Легкий бриз, теплый и влажный, играл в листве.
Что касается самого зала, протянувшегося по всей ширине
дома, то в нем последние новинки европейской моды гармонично сочетались с
непритязательным колониальным стилем.
Стол был покрыт тончайшим полотном и сервирован массивным
столовым серебром изумительной работы – нигде в Европе мне не доводилось видеть
таких чудесных серебряных вещей.
Тяжелые канделябры отличались изысканностью резьбы, под
каждой тарелкой лежала отделанная кружевом салфетка, кресла были обиты
великолепным бархатом с оборками по краям, а над столом висело огромное
деревянное опахало на шарнире. Сидевший в углу маленький негритенок ритмично
дергал за веревку, продетую сквозь кольца, укрепленные вдоль всего потолка и
стены в дальнем конце зала, и таким образом приводил в движение этот
своеобразный вентилятор.
Благодаря опахалу и распахнутым настежь многочисленным дверям,
выходившим в сторону моря, в зале царила приятная прохлада, а в воздухе стоял
тончайший аромат.
Не успел я опуститься в кресло слева от хозяйского места во
главе стола, как появились рабы, разодетые в европейские шелка и кружево, и
принялись расставлять на столе блюда с едой.
Почти одновременно с ними в зал вошел молодой муж, о котором
я столько слышал. Держался он прямо и самостоятельно скользил ногами по полу,
однако при этом всем своим весом опирался на огромного мускулистого негра,
который поддерживал его, обхватив за талию. Руки молодого человека со
скрюченными кистями и безвольными пальцами казались такими же слабыми, как и
ноги. И все же он производил впечатление неотразимого красавца.
Прежде чем поддаться болезни, он, наверное, был незаурядным
кавалером в Версале, где и завоевал свою невесту. В ладно сшитом платье,
достойном короля, с драгоценными перстнями, унизавшими все пальцы, в огромном
красивом парижском парике, украшавшем голову, он на самом деле выглядел
впечатляюще: пронзительно серые глаза, крупный рот, тонкие губы и решительный
подбородок…
Опустившись в кресло, он предпринял несколько
безрезультатных попыток сесть поглубже, и тогда сильный раб подтянул хозяина
так, чтобы тому было удобно, а затем подвинул кресло и встал за его спинкой.
Шарлотта опустилась в свое кресло, но не во главе стола, а
как раз напротив меня, по правую руку от мужа, дабы помогать ему во время еды.
В зал вошли еще две персоны – как я вскоре выяснил, братья, Пьер и Андре, оба
пьяные, оба едва ворочали языками и глупо шутили. Вслед за молодыми людьми
появились четыре дамы, разодетые в пух и прах, – две помоложе и две
постарше – видимо, кузины, тоже из постоянных обитателей дома. Пожилые дамы по
большей части молчали, лишь время от времени совершенно невпопад задавали
нелепые вопросы – обе были туговаты на ухо и довольно дряхлы. Что касается двух
дам менее преклонного возраста, то и они уже давно распрощались с молодостью,
но проявляли живость ума и хорошее воспитание.
Перед самым началом трапезы появился доктор – довольно
пожилой пьяненький господин, одетый, как и я, строго, в черное. Он прискакал
верхом с соседней плантации, с благодарностью принял приглашение к столу и стал
жадно поглощать вино.
Вот и вся компания. За спиной у каждого из нас стоял всегда
готовый к услугам раб, чьей задачей было предлагать то или иное блюдо, следить
за тем, чтобы тарелка не оставалась пустой, и подливать вино в бокалы, стоило
отпить хотя бы глоток.
Молодой муж завел со мной весьма приятную беседу, и мне
сразу стало совершенно ясно, что болезнь никак не затронула его мозг и что он
до сих пор не утратил вкуса к жизни и к хорошей еде, которую ему подавали с
двух сторон: Шарлотта кормила его из ложки, а Реджинальд – слуга – разламывал
хлеб. Он отметил, что вино великолепно, и за оживленным разговором со всей
компанией съел две тарелки супа.
Все блюда были сильно сдобрены специями и отлично
приготовлены. На первое подали суп из даров моря с большим количеством перца,
затем – несколько видов мяса, а на гарнир – жареный картофель, жареные бананы,
много риса, бобов и других отменно вкусных продуктов.
В течение всего обеда присутствовавшие обменивались
репликами – в основном по-французски, за столом не смолкали шутки и смех. В
общей беседе не принимали участия только пожилые дамы, тем не менее они не
скучали и выглядели вполне довольными.
Шарлотта говорила о погоде, о делах на плантации, о том, что
ее муж должен завтра обязательно поехать с ней и взглянуть на урожай, о том,
что молодая рабыня, купленная прошлой зимой, отлично справляется с шитьем… и
так далее, в том же духе. Муж отвечал ей с воодушевлением и время от времени
обращался ко мне с вежливыми вопросами – как прошло мое путешествие, как мне
нравится Порт-о-Пренс, сколько я еще здесь пробуду – и светскими замечаниями по
поводу дружелюбия здешних людей и того, что дела в Мэй-Фейр идут в гору. А еще
он рассказал мне, что они собираются купить соседнюю плантацию, как только
удастся уговорить ее владельца, спившегося картежника.
Единственными, кто стремился противоречить хозяину, были его
подвыпившие братья – они отпустили несколько презрительных замечаний. Младший,
Пьер, внешностью во многом уступавший больному брату, придерживался того
мнения, что земли у семьи вполне достаточно и соседская плантация им ни к чему
и что Шарлотта слишком активно занимается делами плантации, а это женщине не
подобает.
Сентенции Пьера прозвучали под громкие одобрительные
возгласы Андре, который заляпал всю свою кружевную манишку, набивал едой полный
рот и жирными пальцами оставлял пятна на бокале. Он в свою очередь настойчиво
предлагал после смерти отца продать всю землю и вернуться во Францию.
