Ее звали Сюзетта Мэйфейр, и Джулиен так любил свою молодую
жену, что в первые годы брака заказал по меньшей мере десяток ее портретов. Они
жили в особняке на Первой улице, по-видимому, в полной гармонии с Реми и его
семьей. Это объясняется, возможно, тем, что Реми во всех отношениях находился в
подчинении у брата.
Сюзетта полюбила маленькую Мэри-Бет, хотя за первые пять лет
родила собственных четверых ребятишек, трех мальчиков и девочку по имени
Жаннетта.
Кэтрин не захотела добровольно вернуться в особняк на Первой
улице. Слишком он напоминал ей о Дарси. Когда в старости ее вынудили туда
вернуться, это повредило ее разум, и в начале века она превратилась в
трагическую фигуру, вечно затянутую в черное, бродившую по саду в поисках
Дарси.
Из всех Мэйфейрских ведьм, изученных до настоящего времени,
Кэтрин оказалась, наверное, самой слабой и наименее значимой. Ее дети, Клэй и
Винсент, были оба уважаемыми и ничем не примечательными людьми. Оба женились
рано, завели большие семейства, их потомки сейчас проживают в Новом Орлеане.
Из того, что мы знаем, можно сделать вывод: смерть Дарси
сломила Кэтрин. Ее современники отзывались о ней не иначе как о «милой»,
«кроткой» и «терпеливой». Она никогда не принимала участия в управлении
плантацией Ривербенд, а предоставляла все решать Джулиену, который постепенно
передал дела Клэю и Винсенту Мэйфейрам, а также наемным смотрителям.
Все больше и больше времени Кэтрин проводила со своею
матерью, Маргаритой, которая с каждым десятилетием становилась все
эксцентричнее. Случайный визитер, увидевший Маргариту в 1880-х годах, называет
ее «совершенно невозможной» и описывает, как сморщенная старуха, днем и ночью
одетая в заляпанное белое кружево, часами сидит в своей библиотеке и читает
вслух жутким монотонным голосом. Людей она оскорбляет небрежно и не выбирая
выражений. Симпатии испытывает только к племяннице Анджелин (дочери Реми) и
Кэтрин. Она постоянно принимает детей Кэтрин, Клэя и Винсента, за их дядей,
Джулиена и Реми. Кэтрин в то время уже седовласая, усталая женщина, вечно
занятая рукоделием.
В последний период жизни Кэтрин, видимо, стала строго
придерживаться католической веры. Она каждый день посещала мессу в приходской
церкви и устраивала детям Клэя и Винсента пышные крестины.
Маргарита умерла, прожив девяносто два года, в то время
Кэтрин был шестьдесят один.
Помимо слухов об инцесте, прошедших через все досье со
времен Жанны Луизы и Пьера, с Кэтрин не связано никаких оккультных историй.
Черные слуги, будь то рабы или свободные граждане, никогда
не боялись Кэтрин. Никаких упоминаний в то время о таинственном темноволосом
любовнике не сохранилось. Также не существует свидетельств, указывающих, что
Дарси Монехан умер не от обычной желтой лихорадки.
В Таламаске даже было выдвинуто предположение, что настоящей
«ведьмой» всего этого периода был Джулиен, что, возможно, кроме него, в этом
поколении не было другого природного медиума, и, по мере того как Маргарита
старела, Джулиен начал проявлять свою силу. Также существует версия, что Кэтрин
была природным медиумом, но отказалась от этой роли, когда влюбилась в Дарси,
поэтому-то Джулиен и был так сильно настроен против ее брака, ведь он знал
семейную тайну.
Мы действительно обладаем обширной информацией, позволяющей
нам предположить, что Джулиен был колдуном, хотя, быть может, и не входил в
клан Мэйфейрских ведьм.
Поэтому чрезвычайно важно, чтобы мы изучили Джулиена как
можно подробнее. Только в пятидесятых годах двадцатого века нам стала доступна
потрясающая информация о Джулиене. Так что историю жизни этого человека следует
исследовать более пристально, сопоставить и изучить существующие документы.
Наши отчеты о жизни Мэйфейров за этот период носят пространный характер и
повторяют сами себя. Кроме того, имя Джулиена упоминается в многочисленных
изданиях того времени, три его портрета маслом находятся в американских музеях
и один – в Лондоне.
Черная шевелюра Джулиена стала совершенно седой, когда он
еще был довольно молод; на многочисленных фотографиях и на портретах он
предстает как человек чрезвычайно приятной наружности и обаяния, обладающий
физической красотой. По мнению некоторых, он был похож на своего отца, оперного
певца Тирона Клиффорда Макнамару.
Однако некоторым агентам Таламаски показалось, что Джулиен
обладал сильным сходством с его предками – Деборой Мэйфейр и Петиром ван
Абелем, которые, конечно, совершенно не были похожи друг на друга. В Джулиене,
видимо, проскальзывает удивительное сочетание черт обоих этих предков. От
Петира ему достались рост, профиль, голубые глаза, а от Деборы – тонкие скулы и
рот. И выражение лица на некоторых его портретах удивительно напоминает
выражение лица Деборы.
Кажется, будто портретисты девятнадцатого века видели
портрет Деборы кисти Рембрандта – что, разумеется, невозможно, так как портрет
все время хранился в нашем подвале, – и сознательно попытались
воспроизвести «характер», пойманный Рембрандтом. Мы можем только предположить, что
Джулиен проявлял этот характер. Также следует отметить, что почти на всех
фотографиях, вопреки торжественной позе и другим формальным условностям
портрета того времени, Джулиен улыбается.
Это улыбка Моны Лизы, но тем не менее это все-таки улыбка,
которая придает необычную ноту всему изображению, так как полностью
противоречит традициям фотопортрета девятнадцатого века. На пяти ферротипиях
Джулиена, имеющихся в нашем распоряжении, та же самая едва заметная улыбка. А
ведь улыбка для ферротипии той поры абсолютно не характерна. Кажется, будто
Джулиен находил забавным сам процесс съемки. На фотографиях, сделанных ближе к
концу жизни Джулиена, в двадцатом веке, он также улыбается, но уже более широко
и открыто. Стоит отметить, что на этих последних фотографиях он предстает перед
нами как чрезвычайно добродушный и вполне счастливый человек.
Всю свою жизнь Джулиен был, безусловно, главным в семье, он
повелевал более или менее успешно племянницами, племянниками, а также своей
сестрой Кэтрин и братом Реми.
То, что он вызывал страх и смятение у своих врагов, было
хорошо известно. Один из разъяренных агентов по продаже хлопка сообщил нам, что
Джулиен во время спора заставил загореться одежду на своем противнике. Пламя
было поспешно погашено, пострадавший оправился от довольно серьезных ожогов, и
против Джулиена не было выдвинуто никакого обвинения. Более того, многие из
тех, кто слышал эту историю – включая местную полицию, – просто в нее не
поверили. Если кто принимался выпытывать у Джулиена об этом случае, он всякий
раз смеялся. Но у нас имеется свидетельство, правда только одного человека, что
Джулиен мог поджечь что угодно силой воли и что его мать подсмеивалась над ним
из-за этого.
