Он не раз повторял, что пишет автобиографию. Он
действительно прожил очень интересную жизнь, знаете ли. Родившись задолго до
Гражданской войны, он многое успел повидать на своем веку. Мы частенько с ним
отправлялись в город верхом, и, когда проезжали Парк Одюбона
[13]
, он вспоминал
те времена, когда вся эта земля принадлежала плантации. Он рассказывал о том,
как ездил на пароходе по реке, посещал старый оперный театр и балы квартеронов.
Он все говорил и говорил. Жаль, я не записывал за ним. Он любил рассказывать
эти истории и маленькому Лайонелу со Стеллой, и те слушали, затаив дыхание. Он
часто сажал их в карету вместе с нами, и мы отправлялись в город, где он
показывал им разные дома во Французском квартале и рассказывал занятные
истории.
Как мне хотелось прочитать его автобиографию. Помню, я
несколько раз заходил в библиотеку и видел, что он что-то пишет, и он каждый
раз говорил, что это его автобиография. Он писал от руки, хотя у него была пишущая
машинка. Ему совсем не мешало присутствие детей. Будь то Лайонел, читающий у
камина, или Стелла, расположившаяся с куклами на диване, не имело для него
значения, он продолжал писать свою автобиографию.
И что, как вы думаете, произошло? Когда он умер, оказалось,
что нет никакой истории жизни. Так мне сказала Мэри-Бет. Я умолял дать мне
посмотреть его рукопись. Она лишь небрежно отмахнулась, сказав, что ничего не
осталось. Но трогать что-либо на письменном столе запретила. Выдворила меня из
библиотеки, а дверь заперла на ключ. О, я возненавидел ее тогда, по-настоящему
возненавидел. Все это она проделала не наигрывая, абсолютно естественно. Любой
бы подумал, что она говорит правду, так уверенно она держалась. Но ведь я видел
эту рукопись собственными глазами. Но потом все-таки она дала мне одну вещь,
принадлежавшую Джулиену, за что я навек ей благодарен.
При этих словах Ллуэллин достал красивое кольцо с
драгоценным камнем красного цвета и показал мне. Я похвалил кольцо и сказал,
что меня интересует расцвет Сторивилла. Каково это было посещать Сторивилл с
Джулиеном? Ответ был довольно пространным:
– О, Джулиен любил Сторивилл, по-настоящему любил. А
женщины из «Зеркального зала» заведения Лулу Уайт обожали его, можете не
сомневаться. Они обхаживали его, словно он был король. Так было везде, куда бы
он ни пошел. Однако там происходило многое из того, о чем мне бы не хотелось
рассказывать. Не то чтобы я ревновал Джулиена, просто все это здорово
шокировало чистюлю-янки, каким я был когда-то в молодости. – Ллуэллин
рассмеялся. – Но вы поймете лучше, что я имею в виду, если я все-таки
расскажу вам кое-что.
Впервые Джулиен отвез меня в Сторивилл зимой, он приказал
кучеру остановиться возле парадного входа одного из лучших домов. В то время
там играл пианист – точно не помню, кто именно – то ли Мануэль Перес, то ли
Джелли Ролл Мортон
[14]
,– я никогда не увлекался джазом и регтаймом, в отличие
от Джулиена. Он просто обожал того музыканта – поклонники обычно обращались к
таким пианистам «маэстро», знаете ли, – и мы уселись в гостиной послушать
музыку и выпить шампанского, очень хорошего шампанского, между прочим. Тут
налетели со всех сторон девушки в безвкусных побрякушках и принялись корчить из
себя титулованных особ – там была герцогиня такая-то и графиня такая-то; все
они наперебой пытались привлечь Джулиена, а он держался любезно со всеми.
Наконец он сделал свой выбор: это была уже немолодая женщина ничем не
примечательной наружности, что меня очень удивило, но он сказал, что мы все
отправляемся наверх. Разумеется, я не хотел быть с ней, меня ничто бы не
заставило быть с ней, но Джулиен лишь улыбнулся и сказал, что мне следует
посмотреть, и таким образом я узнаю кое-что об этой жизни. Очень характерно для
Джулиена.
И что же произошло наверху в спальне, как вы думаете?
Джулиена интересовала вовсе не эта женщина, а ее две дочери, девяти и
одиннадцати лет. Они вроде бы помогали готовиться… осматривали Джулиена, как бы
это поделикатнее выразиться, чтобы убедиться, что он здоров… а затем водные
процедуры. Уверяю вас, я просто окаменел, когда смотрел, как дети исполняют эти
интимные обязанности. А знаете ли вы, что, когда Джулиен занялся их матерью,
эти две маленькие девочки оставались на постели? Они обе были очень
хорошенькие, одна – брюнетка, вторая – блондинка. Представьте, на них были
коротенькие рубашечки и темные чулки и выглядели они очень соблазнительно, даже
для меня. Сквозь рубашки просвечивали их маленькие сосочки. У них даже почти не
было бюста. Не знаю, право, почему все это показалось мне таким соблазнительным.
Девочки уселись возле высокой резной спинки кровати – это было жуткое
сооружение массового производства, высотой до потолка, с балдахином, увенчанным
короной, – и они даже целовали Джулиена, как ангелочки, когда он… он…
возлег с их матерью, если можно так сказать.
Мне никогда не забыть этих детей, которым все происходящее
казалось таким естественным! Так же как и Джулиену.
Разумеется, он вел себя так изящно, насколько это возможно в
подобной ситуации. Глядя на него, вы бы подумали, что это Дарий, персидский
царь, а дамы – его гарем, до такой степени в нем не было ни малейшего смущения
или грубости. Потом он выпил шампанского, и девочки тоже пили. Мамаша
попыталась обратить свои чары на меня, но я отказался наотрез. Джулиен готов
был остаться там на всю ночь, но я попросил его уехать. Он как раз обучал обеих
девочек «новому стихотворению». Кажется, он каждый раз учил их какому-то стиху,
когда приезжал, и они прочитали ему наизусть три или четыре прошлых урока,
причем там был шекспировский сонет. А новое стихотворение принадлежало перу
Элизабет Барретт Браунинг
[15]
.
