Мэри-Бет и не думала язвить, это был просто совет,
высказанный ровным тоном, каким она говорила всегда, но видели бы вы, как дочь
взглянула на нее в тот момент. Думаю, Карлотта винила мать в том, что отец
пьет, и, если я прав, тогда это было очень глупо с ее стороны, хотя какой спрос
с ребенка. Такой человек, как Дэниел Макинтайр, все равно стал бы пить, женись
он хоть на Деве Марии, хоть на вавилонской блуднице. Для него это было все
равно. Он сам мне рассказывал, как умер от пьянства его отец, а до этого его
дед. И тому и другому было всего лишь по сорок восемь. И судья боялся, что он
тоже умрет в сорок восемь. Не знаю, удалось ли ему пережить свои сорок восемь.
Вы же знаете, у его семьи были деньги. Много денег. Если вы спросите меня, то я
скажу, что благодаря Мэри-Бет судья Макинтайр продержался гораздо дольше, чем
мог бы в любом другом случае.
Но Карлотта никогда этого не понимала. И даже не пыталась
понять. Мне кажется, Лайонел понимал, да и Стелла тоже. Оба любили своих
родителей, по крайней мере мне всегда так казалось. Может быть, временами
Лайонел чуть стыдился судьи, но он был хороший мальчик, преданный сын. А Стелла
просто обожала мать и отца.
Ох уж этот Джулиен. Помню, в последний год жизни он совершил
непростительную вещь. Повез Лайонела и Стеллу осматривать Французский квартал,
так называемые непристойные дома, а ведь ребятишкам тогда было всего лишь
десять и одиннадцать лет – я не шучу! И знаете, я полагаю, что он проделывал
такое не впервые. Думаю, просто на этот раз он не сумел скрыть от меня эту
безумную затею. И знаете, он нарядил Стеллу как мальчика, в матросский
костюмчик, и выглядела она очень славно. Они весь вечер разъезжали по улицам
Французского квартала, он показывал им, где находятся шикарные заведения, хотя,
конечно, внутрь он их не заводил – уверен, даже Джулиену подобное не сошло бы с
рук, – но одно могу сказать наверняка: во время прогулки они пили.
Когда гуляки вернулись домой, я не спал. Лайонел вел себя
тихо, он всегда был спокойный мальчик. Но Стелла вся горела от возбуждения
после того, что увидела – всех этих женщин прямо на улице, возле притонов. Мы
уселись на лестнице, Стелла и я, и долго шептались, обсуждая прогулку, после
того как Лайонел помог Джулиену подняться к себе на третий этаж и уложил его
спать.
Потом мы со Стеллой отправились на кухню и открыли бутылку
шампанского. Она заявила, что достаточно взрослая и вправе выпить глоток-другой;
конечно, она не стала меня слушать, да и кто я был такой, чтобы останавливать
ее. Дело кончилось тем, что она, Лайонел и я протанцевали на заднем дворике до
самого рассвета. Стелла танцевала регтайм-дэнс, которому научилась во время
прогулки. Она сказала, что Джулиен отвезет их в Европу и покажет весь мир, но,
разумеется, ничего этого не произошло. Думаю, они знали не больше моего,
сколько лет Джулиену. Когда я увидел на могильной плите год рождения – 1828, то
испытал шок, уверяю вас. Только тогда я многое понял. Не удивительно, что он
был способен заглядывать в будущее – ведь на его глазах прошел целый век.
И Стелле предстояло прожить долгую жизнь. Как-то она сказала
несколько слов, которых мне не забыть. Произошло это спустя много лет после
смерти Джулиена. Мы вместе обедали в ресторане «У двух сестер». В то время у
нее уже была Анта, ну и, разумеется, она не стала утруждаться, чтобы выйти
замуж или хотя бы назвать отца. Это еще та история, я вам скажу. Из-за нее все
общество буквально пришло в бешенство. Но о чем это я говорил? Мы обедали, и
она сказала, что будет жить столь же долго, как Джулиен. Сказала, что Джулиен
взглянул на ее ладонь и изрек предсказание. Она собиралась жить долго.
Подумать только! Пасть от руки Лайонела в неполных тридцать
лет! Боже мой! Но вы ведь понимаете, что за всем этим стояла Карлотта?
К этому времени Ллуэллин уже едва шевелил языком. Я принялся
расспрашивать его о Карлотте и о выстреле, но он не стал об этом больше
говорить. Разговор начал пугать его. Он перевел его на другую тему и принялся
бормотать о том, как бы ему хотелось получить «автобиографию» Джулиена. По его
словам, он готов был все отдать, чтобы однажды попасть в особняк и забрать
рукопись, если она до сих пор хранится в той комнате наверху. Но пока там живет
Карлотта, у него нет ни малейшего шанса.
Знаете, там есть чердак, где устроены кладовые под крышей,
вдоль всего дома. С улицы ничего не видно, но это так. Джулиен хранил там свои
сундуки. Бьюсь об заклад, именно туда Мэри-Бет спрятала его автобиографию. Она
даже не стала утруждаться, чтобы сжечь ее. Это было не в ее характере. Просто
она не хотела, чтобы бумаги попали в мои руки. А затем в доме поселилась та
гадина Карлотта. Кто знает, что она сделала со всеми вещами Джулиена?
Не желая упускать возможности, я настойчиво поинтересовался,
не происходило ли в доме чего-нибудь странного, сверхъестественного. (Имея в
виду других призраков, не вызванных Джулиеном.) Это был, конечно, один из тех
наводящих вопросов, каких я стараюсь избегать, но за несколько часов,
проведенных со мной, Ллуэллин ни словом не обмолвился по этому поводу, если не
считать странного случая с Джулиеном. Мне этого было мало, я хотел услышать
что-то еще.
Его реакция на мой вопрос о привидениях была очень бурной.
– А, вот вы о чем, – сказал он. – Это было
ужасно, просто ужасно. О таком не рассказывают. Кроме того, скорее всего, со
мной сыграло шутку мое воображение.
Он почти совсем отключился. Я помог ему добраться до
квартиры над книжной лавкой. Он снова и снова повторял, что Джулиен оставил ему
деньги на дом и на лавку. Джулиен знал, что Ллуэллин любит поэзию и музыку и
что ему ненавистна его работа клерком. Джулиен хотел дать ему возможность
обрести свободу, что и сделал. Но единственной книгой, которой не хватало
Ллуэллину, было жизнеописание Джулиена.
Мне больше так и не удалось вызвать его на такую долгую и
откровенную беседу. Когда я вновь попытался поговорить с Ллуэллином несколько
дней спустя, он держался вежливо, но очень осторожно. Извинился за то, что
выпил лишнего и чересчур много болтал, хотя, как он сказал, ему понравилась
наша встреча. Я не сумел еще раз уговорить его отобедать со мной или
побеседовать подробно о Джулиене Мэйфейре.
Я еще несколько раз заглядывал к нему в лавку. Задавал ему
много вопросов о семье Мэйфейров. Но я так и не смог вновь завоевать его
доверие. Однажды я снова спросил, правду ли говорят люди, что дом на Первой
улице посещают привидения. Об этом ходило столько всяких слухов.
Лицо его приняло то самое выражение, которое я видел в
первую нашу встречу. Он отвел глаза и вздрогнул.
– Не знаю, – сказал он. – Может, там и было
привидение, как вы говорите, я не люблю думать о таких вещах. Мне всегда
казалось, что это… наказание свыше, знаете ли, что мне все пригрезилось.
Когда я на него нажал, возможно излишне, он признался, что
Мэйфейры – довольно странное семейство.
