— В ответ французы и бельгийцы высоко оценивают союзническую помощь России в войне, пролитую нами кровь, и «благородно», что позволяет им выглядеть сущими благодетелями, освобождают нас от выплат и списывают все государственные займы. Что касается займов от частных владельцев, то выплаты по процентам или их выкуп берет на себя правительство Четвертой республики. В принципе сумма не столь большая — каких-то 18 миллионов франков, а с учетом инфляции и возможности включения печатного станка казначейства, так и вовсе смехотворная.
— И это все?
Михаил Александрович непроизвольно выгнул левую бровь в искреннем удивлении, Арчегов же с протестом взмахнул рукою, заметив такую реакцию монарха.
— Мы потребуем возврата русского золота на сумму 310 миллионов рублей, что большевики заплатили кайзеру и которое уже лежит в Париже. Кроме того, потребуем возвращения всего, что они у нас тут награбили, и отмены некоторых пунктов в мирных договорах. Конечно, после консультации со всеми заинтересованными сторонами.
— Политическими пунктами они поступятся, особенно по Польше и Румынии — тут деваться некуда, все равно ставка на них оказалась битой. Что касается награбленного в России, то они до сих пор упорствуют, считая это военным трофеем. Да и наше золото не захотят возвратить — банкиры денежки любят!
— За нахапанное у нас пусть демонтируют в Германии оборудование и станки — нам заводы восстанавливать нужно, в том числе и те, что их капиталистам принадлежат. Если не захотят, то мы просто национализируем — хватит им барыши извлекать. Так что здесь упираться не станут, — Арчегов зло сверкнул глазами, вспомнив из той истории, как в такой ситуации поступил Врангель, добровольно накинув на себя навязанную удавку кабального соглашения. И жестко заговорил:
— Золото мы должны получить обратно, и немедленно! Хватит им и германского, что в десять раз больше! Звонкая монета здесь нужна — нам англичанам придется платить. Уступок нельзя делать в этом вопросе, на шею сядут! И последнее — французы оказывают безвозмездную военную помощь, вооружают и снаряжают 200 тысяч наших солдат.
— Ты думаешь, согласятся?
— Им деваться некуда, к этому времени большевики на Рейн выйдут. А союзники наши люди ушлые. В прошлую войну даже на своем спасении барыши делали, нам оружие за деньги поставляя. А мы, между прочим, раз за разом их из беды выручали. Американцы намного умнее — те во Второй мировой войне ленд-лиз ввели — я тебе о нем рассказывал.
— Хорошо, — Михаил Александрович решительно затушил окурок. — Я Милюкову немедленно шифрованную телеграмму отправлю. Да… Вот еще, ты эту бумажку посмотри, не упустил ли я чего.
Император извлек из кармана сложенный вдвое листок и протянул его генералу. По мере его прочтения лицо Арчегова стало принимать изумленное выражение.
— Ну ты даешь, Мики! Ты что, мои мысли заранее знал?!
— С кем поведешься, от того и подхватишь, — ханжеским тоном ответил Михаил Александрович, глаза которого немедленно приняли по-детски трогательное выражение полной наивности. И внимательно посмотрев на это перевоплощение монарха, Константин Иванович не выдержал, прыснул в кулак смешком, и тут же друзья искренне рассмеялись…
Яссы
— Дави их, князь! Дави, сукиных детей!
Фомин смотрел в узкую смотровую щель, матерясь сквозь зубы — эти румыны оказались не робкого десятка и сейчас лихорадочно разворачивали полевую французскую пушку.
Встреча оказалась неожиданной для врагов, так как танк ворвался на огневую позицию с тыла, сокрушив по пути пару глинобитных сараев и таская на броне соломенную крышу, что придавало «Марку» невыразимый облик. Сейчас их разделяло каких-то тридцать метров, и отсчет смертельной дуэли пошел уже на секунды.
И что худо, так то, что правый спонсон был разбит попаданием трехдюймовой гранаты, а в левом у английской шестифунтовой пушки намертво заклинил механизм наводки и орудие беспомощно уставило свой короткий ствол вниз.
С бортовых пулеметов никак не достать суетящийся расчет — румыны вне сектора стрельбы. Курсовой «Льюис», установленный в рубке, с которого сам Семен Федотович не промахнулся бы, уже лишился ствола, разбитого прямым попаданием снаряда. Хорошо, что броню не пробило, зато оглушило изрядно.
— Дави, князь…
Фомин уже не кричал, а лишь шипел — ему казалось, что танк двигается ужасно медленно, не быстрее идущего по делам человека.
«Марк» едва давал семь с половиной километров, а «Уиппет», пример которого он приводил морякам «Беспокойного», целых двенадцать, хоть и недолго, отчего и называли этот «Марк А» британцы, любители псовой охоты, «борзой».
Сердце почта замерло в груди, и лишь глаза продолжали смотреть в узкую прорезь смотровой щели люка. Еще две секунды и грянет выстрел — даже не граната, а шрапнель, поставленная на удар, запросто проломит с такой пистолетной дистанции тонкую броню, в которой чуть больше половины дюйма толщины.
Зато румынским канонирам огромный ромбовидный танк предстал перед глазами бешено и неотвратимо двигающимся монстром.
И нервы не выдержали — артиллеристы порскнули от пушки, словно зайцы, причем в стороны.
Худшего они не смогли придумать. Если бы побежали вперед, то танк бы их не догнал, а так сразу же затрещали пулеметы, и румыны повалились изломанными куклами.
— Стой, князь! Пушка наша!
Фомин схватил Микеладзе за локоть, но тот уже остановил танк. Броня чуть коснулась направленного прямо в рубку ствола, а Семен Федотович в изнеможении откинулся на жестком сиденье.
Вот оно как бывает на войне зачастую — если бы у румын оказались нервы покрепче, то сейчас бы горел синим пламенем его танк, а он сам превратился бы в ошметки, разорванный снарядом.
Но враги струсили, не захотели рисковать жизнью как он, рассчитывая спастись — и что?! Были живыми, хотели удрать, и в одночасье стали мертвыми. Война всем должной мерой отмеряет!
— Заглушить движок, проветрить танк!
Фомин извернулся и отдал приказ сидящему за ним в рубке командиру танка капитану Трембовельскому, местами с которым поменялся перед самым боем.
Вот если бы рубка была чуть больше да имела выступающую башенку, то тогда было бы совсем иное дело. Но если бы, да кабы…
Двигатель заглох, и наступила, как показалось танкистам, мертвая тишина. Только еле слышимое шварканье пуль о броню говорило о том, что вокруг продолжается сражение и нужно быть начеку.
— Твою мать, крематорий гребаный!
С разухабистой руганью кто-то из экипажа, а разглядеть офицера было совершенно невозможно из-за густых клубов дыма и выхлопных газов, да еще слезящимися, подслеповатыми глазами, с грохотом раскрыл броневую дверь, повернув рычаги запоров.
— Урод английский!
Фомин стал помогать выносить раненого инженер-механика поручика Бекича, получившего несколько осколков от шрапнели, угодившей в спонсон.
