Дворецкий часто закивал.
Примчался взмыленный Стёпка с фонарём, и мы зашли в сарай. Гаврила остался снаружи.
Фонарь высветил тело девушки, распростёртое на земляном поле дровяника.
Стёпка ойкнул, мелко затрясся, чуть не выронив фонарь.
— Ты чего? — бросил на него суровый взгляд Иван.
— Покойников дюже боюсь. У меня при виде их зуб на зуб не попадает.
— А ты не бойся, не укусит.
Мы приступили к поверхностному осмотру.
Из одежды на девушке были сарафан и лёгкая накидка с капюшоном. На голове платок. Ну да, попробуй выйти на улицу простоволосой — позор на весь мир!
Горничную задушили. Само орудие убийства — серый поясок, скорее всего, мужской, удавкой обвивал её шею. Плохо, что криминалистика пока в зачаточном состоянии. Заикнусь о такой простой вещи, как отпечатки пальцев, не поймут. Тяжко приходится местным следакам.
Мне уже приходилось видеть трупы, и страха я не испытывал, но всё равно, ощущения были не из приятных. Жаль, когда погибают молодые и красивые люди, которым бы жить да жить. А девушка действительно была красивой. Но вот смерть приняла ужасную.
— Посвети сюда, — велел Иван.
Стёпка направил фонарь в нужную сторону.
— Левее, левее… ещё чуть-чуть… Болван, ты хоть знаешь, где право, где лево?
— Откуда, барин?
— Ладно, иди отсюда! Только фонарь мне отдай. Толку от тебя, как от козла молока!
Довольный Стёпка убежал. Я придвинулся к копиисту:
— Ты чего на парня так вызверился?
— Да ничего! Это я от того, что следы и впрямь затоптали, — вздохнул Иван.
— Ты хоть знаешь, что делать?
— Откель?! Думаешь, меня учили?
— Тогда, наверное, стоит дождаться полицейских. Они-то должны разбираться, — резонно предположил я.
— Не скажи, братец. Смотря кто попадётся. Большинство только кричать да драться горазды. Слушай, ты же эти самые… как их… дедективы читал.
— Детективы.
— Вот-вот. Может, помнишь, что надо делать?
— Кое-чего помню.
— Тогда что стоишь? Действуй. И я, на тебя глядучи, поучусь.
Мне всё стало ясно.
— За честь мундира переживаешь? Перед полицейскими опозориться боишься?
— А если и боюсь, то что? — с вызовом спросил он.
Я повёл плечами:
— Ничего. Ладно, авось сильно не налажаю.
Вспомнив всё, что дотоле читал и видел, присел на корточки и, испытывая смешанные чувства, поискал жилку на шее девушки.
Так, всё ясно.
— Мертва.
— Уверен?
— Да. Хотя можно ещё один способ опробовать. Зеркало у тебя есть?
— А зачем?
— Ко рту поднесу. Если запотеет, значит, дышит.
— Нет у меня зеркала.
— Тогда что-нибудь с полированной поверхностью.
— Какое?!
— Млин! Блестящее что-то.
— Пряжка от ремня есть. Сгодится?
— Покажи.
Пряжка и впрямь годилась в качестве импровизированного зеркальца. Я поднёс её к губам девушки и спустя короткое время констатировал ожидаемое:
— Не дышит она. Умерла.
— Убили, — поправил Иван и перекрестился. — Отмучилась, значит. Упокой Господь её Душу!
— Аминь!
Я кивнул, потом подержал руку девушки:
— Тёплая. Совсем недавно убили. Меньше часа, наверное.
Иван уважительно посмотрел на меня. Я смутился:
— Ты это брось! Я тебе не Знаменский и не Томин!
— А кто это?
— Сыщики. Только не всамделишные.
— Из дедективов?
— Из них самых. Дедективней некуда.
Я продолжил осмотр тела: развязал платок, откинул концы.
— Сюда посвети.
— Сейчас.
— Посмотри на левый висок.
— А что с ним? — склонился Иван.
— Видишь, это след от удара. Думаю, дело было так: её сначала оглушили, стукнув в висок, а потом задушили этим поясом.
— Кушаком.
— Хорошо, кушаком. И произошло это, очевидно, когда все занимались сбрендившим поваром. По времени совпадает. Кто-то удачно воспользовался моментом. Интересно, а зачем кому-то понадобилось её убивать? Счёты сводили?
Иван смущённо кашлянул. Я повернулся к нему.
— Гаврила сказывал, что с энтой Варей барин забавлялся.
— И что с того? Думаешь, он убил? — предположил я.
— Окстись! С какой стати ему сиё делать! Да и на службе он был.
— Это ещё надо проверить, — загорелся я.
— И думать забудь! По всему видно, что глупость.
— Почему глупость? Надо рассматривать любые версий. Может, твой Трубецкой всё равно, что тот Джек-потрошитель, только нашего розлива. Убийца-маньяк!
— Петюня, сдаётся мне, что тебя нужно к тому же дереву, что и итальянца, привязать, да водичкой охолонуть, — язвительно произнёс канцелярист.
— Я в порядке предположения, — обиделся я. — А алиби у всех в доме проверить придётся. Чужой бы сюда свободно не попал. Из своих кто-то орудовал. Даже не сомневайся.
— Что за «алиби»?
— Потом объясню. Термин такой юридический.
Иван задумался.
— Вдруг у неё хахаль был? Терпел-терпел, да не вытерпел.
— А что, согласен! Ревность — мотив серьёзный. Не одного человека на тот свет из-за неё спровадили. Потому принимается. Молодец, чернильная твоя душа!
Елисеев смущённо улыбнулся.
К цветастому пояску, обхватывающему сарафан девушки, крепился небольшой кармашек из ткани.
— Гаман называется, — пояснил канцелярист.
Я проверил его содержимое и нашёл несколько медных монет и клочок бумаги.
— Записка, — обрадовался Елисеев.
— Читай, — попросил я. — А то мне все эти ваши «яти» и «еры» как арабская грамота.
— «Жду завтра к вечору у меня. Весь истомился. Твой К.»
— Ясно. Шуры-муры-лямуры. Что за таинственный «К», который пишет амурные записки нашей горничной?
Елисеев помотал головой:
— Кто будет горничным записки писать? Да и насчёт грамотности сумлеваюсь.
— Сомневаешься? Вот сейчас и проверим.
Я вышел к подпиравшему вход в дровяник Гавриле.
