Вечером следующего дня Майкл пошел на Первую улицу один.
Роуан вместе с Сесилией и Клэнси Мэйфейрами отправилась на прогулку – они
собирались поиграть в шары.
В пустом особняке царила тишина. Не было даже Эухении,
которая в тот вечер решила навестить своих мальчиков. Так что дом оказался в
полном распоряжении Майкла.
Несмотря на то что работы продвигались быстрыми темпами,
повсюду еще стояли стремянки. Мыть окна и развешивать шторы тоже было рано.
Снятые для чистки и окраски ставни ровными рядами лежали на траве.
Майкл прошел в зал, остановился перед зеркалом, висевшим над
ближайшим от входа камином, и долго всматривался в собственное неясное
отражение. Крохотный огонек его сигареты время от времени вспыхивал красной
точкой, словно светлячок в ночи.
В таком огромном особняке тишина никогда не бывает полной.
Даже сейчас до него то и дело доносились тихие звуки: скрип и пощелкивание досок
и балок перекрытий, какие-то шорохи, вздохи… Человек непосвященный непременно
решил бы, что в доме кто-то есть, что кто-то крадется во тьме или тихо бродит
по верхнему этажу. Вот и сейчас послышался стук, как будто в дальнем конце
дома, в кухне, хлопнула дверь. А следом раздался всхлип – словно заплакал
ребенок…
На самом деле в доме действительно не было ни души. Майкл
уже не впервые ускользал от Роуан и приходил сюда, чтобы обследовать дом и
устроить своего рода экзамен самому себе. И знал, что и этот визит не
последний.
Он неторопливо направился в дальний конец особняка, пересек
погруженную во мрак гостиную, кухню и, открыв одно из французских окон, вышел
на лужайку. Окружившую его темноту нарушало лишь неяркое сияние светильников,
установленных на отреставрированном павильоне с раздевалками и внутри
прямоугольной чаши бассейна, под водой. Блики света играли в купах аккуратно
подстриженных деревьев и кустов, отражались от сверкающей свежей краской
чугунной мебели, со вкусом расставленной на чистых каменных плитах.
Полностью отремонтированный и до краев наполненный свежей
водой бассейн выглядел великолепно; по его голубоватой поверхности то и дело
пробегала легкая рябь.
Майкл встал на колени и опустил в воду ладонь. Уже сентябрь,
а погода стоит по-августовски жаркая. Самое время вволю поплавать.
А почему бы, собственно, и нет? Плохо, конечно, что рядом
нет Роуан – первое купание здесь им следовало бы совершить вместе. А впрочем,
какого черта он переживает? Роуан сейчас вовсю развлекается с Сесилией и
Клэнси. А вода выглядит такой пленительной, такой манящей… Он уже невесть
сколько лет не плавал в бассейне.
Он оглянулся на темно-фиолетовую стену дома. Освещены лишь
несколько окон. Особняк пуст, и его никто не увидит. Майкл быстро разделся
догола, перебежал на глубокую сторону бассейна и без дальнейших раздумий
нырнул.
Господи, как чудесно! Он опустился до самого дна, коснулся
рукой голубого кафеля, потом перевернулся и увидел над собой прозрачную толщу
воды и отблески света на ее поверхности.
Отдавшись во власть естественной подъемной силы собственного
тела, он мгновенно всплыл, глотнул побольше воздуха и, запрокинув голову,
устремил взгляд к густо усеявшим все небо звездам… И вдруг… Вдруг до него
дошло, что вокруг очень шумно. Он услышал смех, возбужденные голоса, обрывки
разговоров… Издалека доносилась музыка – где-то играл диксиленд.
Майкл в недоумении озирался по сторонам. Вся лужайка была
ярко освещена и заполнена людьми; молодые пары танцевали на каменных плитах и
прямо на траве. Особняк сиял всеми окнами. Какой-то молодой человек в черном
смокинге с разбегу прыгнул в бассейн прямо перед Майклом, буквально ослепив его
каскадом брызг.
Майкл открыл было рот и едва не захлебнулся. Шум становился
все громче и теперь казался просто оглушительным. У противоположного края
бассейна появился незнакомый пожилой человек во фраке и белом галстуке.
– Выбирайтесь оттуда! – кричал он, маня Майкла к
себе. – И бегите, бегите немедленно, пока еще не слишком поздно!
Мужчина говорил с британским акцентом. Да это же Артур
Лангтри!
Майкл устремился в ту сторону. Но не успел он сделать и
нескольких взмахов руками, как начал задыхаться, потом почувствовал сильную
боль в подреберье и резко свернул к боковой стенке бассейна.
Когда ему удалось наконец ухватиться за бортик и чуть
подтянуться, вокруг было тихо, темно и безлюдно…
Какое-то время он оставался в таком положении, пытаясь
восстановить дыхание, усмирить неистовое биение сердца и надеясь, что боль,
разрывающая легкие, вот-вот прекратится. Взгляд его бесцельно блуждал по пустой
лужайке и по саду, перебегал с одного неосвещенного, ничем не закрытого окна на
другое…
Он с трудом – ибо собственное тело показалось отчего-то
непомерно тяжелым – выбрался из бассейна на каменные плиты. Несмотря на духоту,
его буквально трясло от холода. Постояв еще несколько минут, Майкл быстро
прошел в раздевалки и насухо вытерся не первой свежести полотенцем, которым
обычно пользовался днем, когда забегал туда, чтобы вымыть руки. Выйдя из
павильона, он вновь обвел взглядом безлюдный сад и темную, почти сливающуюся с
вечерним небом стену особняка.
Единственным звуком, нарушавшим тишину, было его собственное
тяжелое дыхание. Но боль в груди, к счастью, утихла, и вскоре ему удалось
сделать несколько глубоких вдохов.
Майкл не мог точно определить, какое чувство – страх или
злость – владело им в те мгновения. Вероятнее всего – шок. Хотя и в этом полной
уверенности у него не было. Те ощущения, которые он испытывал, больше походили
на ощущения человека, пробежавшего милю за четыре минуты. Ко всему прочему, у
него разболелась голова. Сдерживая себя изо всех сил, он неторопливо прошел к
тому месту, где оставил вещи, и нарочито медленно оделся.
После он долго сидел на чугунной скамье, курил и размышлял о
том, что увидел: о последней вечеринке Стеллы, об Артуре Лангтри…
Итак, Лэшер сыграл с ним еще одну из своих шуточек…
Вдалеке, возле ворот, Майклу вдруг почудилось какое-то
движение. И даже послышалось эхо шагов. Но камелии росли там довольно-таки
густо, так что, возможно, ему это только показалось. А быть может, какой-то
припозднившийся гуляка просто заглядывал в сад.
Он напряг слух, однако шаги стихли, а вместо них до него
явственно донесся перестук колес поезда, двигавшегося по прибрежной
ветке, – совсем как когда-то в детстве, на Эннансиэйшн-стрит. А потом он
вновь различил уже знакомый звук – плач ребенка – и догадался, что на самом
деле это был сигнальный гудок поезда.
Майкл наконец встал, затоптал ногой окурок и вернулся в дом.
– Тебе не удастся меня запугать, – презрительно
бросил он на ходу. – И я не верю, что это действительно был Артур Лангтри.
