Герман Петрович призадумался, беззвучно побарабанил пальцами рук по коленям, а затем тихо ответил:
– Да ладно, подзывай. Кто еще пацану, кроме меня, поможет? Двух лет не прошло, как он один остался, а уже так опустился…
– Так ведь сам в этом виноват!
– Это да, но ведь и я его отцу стольким обязан… Может, он сейчас с того света смотрит на меня одобрительно… Кстати, куда мы едем?
– В порт, разбираться по поводу арестованного груза.
– Что за жизнь? Кругом одни аресты… Слушай, а кто меня мог так подставить?
– Не знаю, Герман Петрович, – пожал плечами помощник и тут же поправился: – Пока не знаю, но мы это обязательно выясним.
– Чует мое сердце, что это мой заклятый друг Кукольник… Ну да ладно, эта гнида еще свое получит!
Проснувшийся поутру Никита долго не мог понять: почему так мучительно ноет его правая рука, и лишь с большим опозданием сообразил, что ее придавило тяжелое бедро спящей рядом Лизы. Бесцеремонно отпихнув спящую возлюбленную, он принялся яростно растирать абсолютно онемевшую руку, стремясь побыстрее восстановить кровообращение.
Затем, добившись желанного покалывания в уголках пальцев, надел стеганый домашний халат – незаменимая вещь в сыром и холодном климате Петербурга! – и отправился на кухню варить кофе. Пепельница была заполнена окурками, стол – заставлен пустыми бутылками, а из динамиков стереосистемы негромко и медленно, будто расплавленный воск, текла странная восточная музыка. Мурлыкая что-то под нос, Никита перелил содержимое турки в чашку и сел за стол, локтем освободив себе место. Затем взял лежащую на столе длинную тонкую трубку и достал из кармана халата завернутый в фольгу маленький шарик гашиша. Развернув фольгу и зарядив трубку, Никита поспешно закурил и блаженно закатил глаза.
…Негромкая, удивительно тягучая музыка медленно обволакивала сознание, незаметно проникая в самые потаенные его глубины. Казалось, что эта музыка льется из самого центра Вселенной, передавая своими гармоничными созвучиями таинственный и невыразимый в словах смысл. Глубокое дыхание наполняло грудь, расслабляло тело, колебало и постепенно размывало твердое ядро «я», выводя его из-под власти жестких рамок пространства и времени. Медленно исчезали все телесные ощущения, кроме одного – захватывающего дух ужаса перед самой чудовищной в мире бездной, которая звала к себе мощно и властно.
Никита погрузился в эту бездну и оттуда медленно воспарил в беспредельной пустоте. В ней не было никаких ориентиров, никаких звезд, огней или звуков – и все же его не оставляло чувство, что он приближается к цели своего таинственного путешествия. Постепенно темнота стала рассеиваться – и вот уже все залил белый, теплый и ласковый свет, с которым можно было говорить как с другом, если бы этому не препятствовало одно неизъяснимое чувство – он и сам был этим светом! Времени и пространства уже не существовало, а свет стал внезапно твердеть и холодеть, после чего явилось ощущение невероятной враждебности, словно бы повеяло тлетворным дыханием смерти…
Невероятным усилием воли не на шутку испуганный Никита заставил себя вынырнуть из медитативного состояния. Над чашкой кофе струился легкий ароматный дымок, незаметно смешиваясь с дымком гашиша. После того как шарик прогорел окончательно, Никита осторожно, чтобы не обжечь распухшие после вчерашнего удара губы, отпил два глотка и принялся листать бульварный журнал. Одурманенный разум с трудом поддавался контролю, мешая своему хозяину сосредоточиться даже на мелочах. Но это чувство было хорошо знакомо Никите, и он с наслаждением воспринимал все странные, искажающие реальность вольности дурмана.
Да если бы не было этих странных видений, то кто бы тогда и зачем принимал наркотики? Когда безумно устаешь от мира реалий, то так хочется поскорее купить себе билет в мир иллюзий…
Рассеянное внимание Никиты привлекла страница журнала с изображением Пушкина, также облаченного в стеганый красный халат. Статья носила весьма патетическое название: «Россия – единственная страна в мире, которая не прекращает скорбеть по своим поэтам». Заинтересовавшись, Никита взял журнал в руки и углубился в чтение. «…Дантес был влюблен в жену Пушкина. И это очень не нравилось его усыновителю, голландскому посланнику барону Геккерену. Подлый старик был педерастом, а потому начал ревновать красавца Дантеса. Чтобы поссорить его с Натальей Гончаровой, Геккерен сплетничал напропалую и даже пустил в ход анонимные письма. Итог его интриг хорошо известен. Что касается вынужденного убийцы величайшего поэта России, то он не раз говорил, что готов кровью смыть свое невольное преступление, и даже просил Николая разжаловать его в солдаты, послать на Кавказ. Однако государь, не желая слушать никаких объяснений, приказал Дантесу немедленно покинуть Россию…»
Когда Никита в очередной раз поднес чашку к губам, лежащая на столе трубка радиотелефона подмигнула ему зеленым глазком и заиграла «Турецкий марш».
– Алло?
– Привет, Никитос, это я!
– А, Серж… Ну и как вы с Наташкой себя после вчерашнего чувствуете?
– Я – блюю, как фонтан, а Наташка стонет и умоляет дать ей яду. Я предложил ей минет, так чуть не убила, сумасшедшая… Впрочем, все это пустяки, по сравнению с тем, что тебя наконец-то отпустили.
– Да уж… Почти трое суток в этом КПЗ парился. Старый Новый год мимо пролетел, щетиной оброс, словно какой-нибудь Малахов… А ты чего звонишь в такую рань?
– Хочу рассказать нашему новоявленному гламурному телеведущему, что потом было.
– Когда – потом? – вяло спросил Никита.
– Когда мы от тебя свалили. Короче, приезжаем домой, и Наташка первым делом включает автоответчик… Все ждет звонка от своего гребаного импресарио.
– Покороче можно?
– Можно. Дождалась-таки звонка, правда не от импресарио. В общем, мы получили приглашение принять участие в спектакле! Мало того, я буду играть Пушкина, а она – Наталью Гончарову!
– Ну и когда кастинг? – поинтересовался Никита, откинувшись на спинку стула.
– Послезавтра вечером! – торжествовал приятель.
– Ну, я за вас рад…
– Охотно верю, хотя по голосу этого не скажешь.
– Отвяжись, дурак! – Никита был слишком слаб, чтобы вступать в дружеские препирательства.
– Но и это еще не все! – напористо продолжал Сергей.
– А куда же больше?
– Помреж сказал, что спектакль пройдет только один раз, зато платят целых три штуки баксов!
– Теперь я рад за вас вдвойне!
– И вновь хотелось бы верить, да тон неубедителен… Ладно, перезвоню позднее, когда мы все оклемаемся.
Никита выключил телефон и задумчиво глянул на лежащий перед ним журнал…
С чашкой кофе в руках он направился в спальню, когда-то считавшуюся родительской. Из окон гостиной и кабинета просторной четырехкомнатной квартиры, выходящих на Английскую набережную, открывался превосходный вид на противоположный берег Невы, где торчал знаменитый шпиль Петропавловской крепости. Не раз и не два Никита думал о том, что начинать строительство города надо с какого-нибудь прекрасного сооружения, способного стать его символом – собора, арки, монумента, – но никак не с убогой казармы, увенчанной вязальной спицей!
