…Не успел дым рассеяться, как Пушкин, получив болезненно сильный удар в живот, будто надломленный упал лицом на запорошенную снегом шинель, и к нему тут же бросились секунданты.
– Что с тобой? – первым спросил Данзас.
– Кажется, у меня раздроблено бедро, – с трудом ответил раненый поэт, после чего оперся левой рукой на снег и слегка приподнялся.
Секунданты склонились над ним, желая помочь, но Пушкин с досадой покачал головой, поскольку они неверно истолковали его движение:
– Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел.
И он уже хотел было навести свой пистолет на Дантеса, но Данзас не дал ему этого сделать, поскольку дуло было забито снегом. Приняв пистолет из холодной руки друга, он подал ему другой и вновь отошел в сторону.
Уже торжествующий Дантес вынужден был вернуться за барьер, чтобы дать возможность противнику произвести свой выстрел.
«Правильно ли я сделал, что не послушался старика? – крутилось в его голове. – Стоило ли надеть кольчугу? Неужели она бы меня спасла и сейчас все так банально закончится? Неужели цель, к которой я добирался с таким большим трудом, стоит моей смерти? О Боже! Защити раба Твоего! Святая Мадонна, не дай мне пасть столь юным на чужбине…»
Мысленно произнося эту молитву, он повернулся боком и прикрыл грудь правой рукой, приняв классическую защитную позу дуэлянта. Дуэльными правилами это не возбранялось, как не возбранялось и прикрываться собственным массивным пистолетом. Именно это, столь своевременное изменение положения и спасло ему жизнь.
Опершись левой рукой, полулежа, Пушкин, страдая и превозмогая физическую боль, долго прицеливался, бледный, вероятно, с затуманенным взором он явно метил в сердце. Ярко-красное пятно медленно расплывалось по его одежде, кровь просачивалась сквозь бекешу и алой тонкой струйкой стекала на снег. Пушкин спустил курок. Раздался грохот выстрела, повторившийся многократным эхом в голове Дантеса. Пуля, выпущенная быстро слабеющим Пушкиным, пробила руку его противника и расплющилась о пуговицу двубортного конногвардейского мундира.
Дантес упал навзничь как подкошенный. При виде этого Пушкин воскликнул «Браво!» – после чего подбросил пистолет и обессиленно рухнул на снег.
Растерянные секунданты, стоя между двумя поверженными противниками, какое-то время не знали, с которого начать, а потом, придя в себя, подтащили истекающего кровью и потерявшего сознание Пушкина поближе к всего лишь контуженному Дантесу.
– Убил ли я его? – неожиданно придя в себя, поинтересовался поэт у склонившегося над ним д’Аршиака.
– Нет, вы его ранили.
– Я думаю, что я ранен в грудь, – послышался тихий голос Дантеса.
– Странно. Я думал, что мне доставит удовольствие убить его, но теперь чувствую, что это почти огорчает меня… Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, начнем снова…
И Пушкин, дойдя до полного изнеможения и снова потеряв сознание, упал лицом в снег, обагренный собственной кровью. Он лежал недвижимо, будучи не в состоянии пошевелиться, но находившимся рядом секундантам показалось, что Пушкин по-прежнему в состоянии слышать и даже видеть происходящее вокруг него. Обоим почудилось, что едва видимая душа поэта кружится над их головами, словно бы раздумывая: вернуться ли ей обратно в бренное тело или сразу податься на небеса? От этого чувства у д’Аршиака по спине побежали мурашки, а Данзас, чтобы опомниться и прогнать наваждение, решительно растер лицо снегом и сказал:
– Нельзя терять времени. Грузим его в сани!
И секунданты волоком потащили страдальца к саням, стоявшим далеко за хлипким забором, оставляя на снегу кровавый след…
Санкт-Петербург, Ново-Волковское кладбище, 2004 год
Узнав об убийстве своего злейшего врага Кукольника, стоившем жизни его лучшего киллера, Герман Петрович помянул их обоих, только одного – добрым словом и благодарностью, а второго – матерным напутствием в ад. Более того, предоставив милиции заботу о похоронах Тихого, он тайком отправился на похороны Кукольника, происходившие на татарском участке Ново-Волковского кладбища, чтобы до конца испить сладкую чашу мести. Как говорилось в романе «Королева Марго», «труп врага всегда пахнет хорошо».
Давно замечено, что на определенный тип людей – ныне, как правило, это натуры нервные и романтичные – вид смерти действует крайне возбуждающе. Как уверяют историки, на закате Средневековья эта тенденция имела всеобщий характер. Так, на некогда знаменитом парижском кладбище Невинноубиенных Младенцев кости и черепа были грудами навалены в склепах, а также в верхней части галерей, обрамлявших кладбище с трех сторон… Среди непрерывно засыпаемых и вновь раскапываемых могил гуляли и назначали свидания. Подле склепов ютились лавчонки, а в аркадах, украшенных символикой плясок смерти, слонялись женщины, не отличавшиеся чересчур строгим нравом…
Как ни странно, но интерес к образам смерти и разложения не столько вызван людским страхом перед смертью или потусторонним миром, сколько является признаком самой страстной и неистовой любви к миру земному и болезненного осознания неизбежной гибели, на которую обречен каждый из людей. И это осознание максимально возбуждает человеческие чувства, придавая им исключительную остроту.
Если потусторонний мир действительно существует, то каждый отправится туда своим путем, который будет продолжением его жизненной дороги. Бывших пассажиров общественного транспорта и посетителей вещевых рынков ждет скромный автобус со специально сделанной задней дверцей, простые сосновые гробы, обитые красным кумачом и траурными лентами, и железный типовой крест с приваренной металлической дощечкой. Зато владельцы роскошных «мерседесов» и завсегдатаи самых дорогих магазинов и ресторанов поедут в свое последнее путешествие не иначе как в катафалке – тоже, кстати, «мерседесе» – в дорогом гробу красного дерева с бронзовыми ручками, заказанном по американскому похоронному каталогу The Last Way. А сами похороны окажутся всего лишь поводом потусоваться шикарно одетым мужчинам и женщинам, у большинства из которых не хватит такта хоть ненадолго отключить свои проклятые мобильники, украшенные камешками от Swarovski, или воздержаться от необъяснимой страсти россиян бросать «бычки» в лужи! И погребут бывших хозяев жизни на престижной аллее престижного кладбища, водрузив сверху массивное мраморное изваяние в виде блистающего на солнце бюста покойного или горько плачущего ангела.
А что, интересно, сказали бы их отлетающие души, если какой-нибудь настоящий ангел вздумал по дороге на небеса взять у них интервью? Можно не сомневаться, что первым делом они выразили бы уверенность в том, что и в загробном мире им удастся устроиться не хуже, чем в мире подлунном, получив подходящий им статус и обретя соответствующую компанию…
Именно так выглядели похороны чечено-грузинского вора в законе Шамиля Ангиллаева по кличке Кукольник, за которыми тайком подглядывал злорадствующий Пономарь. Более того, косясь на помпезный памятник с черными мраморными колоннами и мусульманским куполом луковкой с позолоченным полумесяцем, он испытывал столь адское желание помочиться на могилу своего ныне покойного противника, что набрался терпения, дождался окончания похорон и, когда толпа разошлась, оставив вокруг памятника свежие венки, сполна осуществил заветное желание.
