— Слушай, а чевой-то такое грязное все?
— Да подожди ты! Не это главное. Ты видишь, — принялся разъяснять Егоров, — почерк один и тот же? Один человек расписался в записке и в договоре! Видишь?
— Слушай, а точно! Почерк совпадает. Вот это да! Вот это мак-мачо!
— Да уж. Парень зажигает на всех фронтах, — подтвердил Александр Сергеевич.
— Многогранным оказался. А ты, Сергеич, молодец!
— Не в службу, а в дружбу — догони эту парочку и верни их назад. Поговорить с ними хочется.
Василий выскочил из кабинета, а Александр Сергеевич сел за стол и, положив перед собой папку, принялся снова разглядывать записку. Затем он взял в руки протокол, составленный только что Василием, и начал внимательно изучать его, обдумывая вопросы, которые он собирался задать незадачливым супругам из Харькова.
Глава 22
Аркадий знакомится с Борянычем
На улице было по-зимнему прохладно. Кто-то гулял с собакой, кто-то с коляской, а кто-то просто бродил по скверу, расположенному на Бульварном кольце.
Аркадий любил Питер, а его отношение к Москве было двойственным. Она то нравилась ему своим амбициозным величием, то раздражала непостижимым снобизмом. Но в чем было неизменно позитивное отношение Аркадия к городу, так это его пристрастие к вечерним прогулкам по Бульварному кольцу. И особенно господину Воскресенскому нравились променады с начала Гоголевского бульвара от станции метро «Кропоткинская» и до конца Тверского бульвара, где он каждый раз доходил до памятника Александру Сергеевичу, выпивал пару рюмок хорошего коньяка в ближайшем кафе и шел обратно. В тот ветреный вечер Аркадий двигался по Тверскому бульвару, думая о том, как плохо жить в городе, где его в любую минуту может опознать какой-нибудь из многочисленных обманутых им граждан.
В тот момент, когда наш герой проходил мимо МХАТа имени Горького, он кинул беглый взгляд на одну из лавочек, где сидел нетрезвый мужчина в жалкой одежонке, состоящей из сильно поношенного черного пальто, залатанных порток и кургузых башмаков. Он, сгорбившись, сидел на лавочке, курил сигареты без фильтра и, прерывисто кашляя, бубнил что-то себе под нос. Сначала Аркадий продефилировал мимо, потом притормозил и вовсе остановился, медленно повернулся на месте и стал разглядывать курильщика. Поскольку кандидатура показалась ему самой что ни на есть подходящей, он решительно направился к скамейке. Присев рядом, Аркадий откинулся на спинку скамьи и потянулся, изображая из себя уставшего от длительной ходьбы человека. Заросший забулдыга не обратил на него ни малейшего внимания.
Однако Аркадий умел разговаривать с людьми, поэтому не прошло и десяти минут, как они познакомились (причем забулдыга представился интеллигентом Борянычем) и дружно направились в ближайший магазин.
Аркадий (назвавшийся просто Филиппом из Омска) шел и ежился, постоянно передергивая плечами, будто столичный ветер окончательно одолел его до самых костей. Его спутник, напротив, потеплел и душой и телом, потому перебирал ногами весело и уверенно.
Состояние шокового восторга из-за щедрости сибиряка у Боряныча началось сразу около прилавка. Помимо обещанной водки, Филипп накупил такое количество всевозможных нарезок ветчины, колбасы и карбоната, что Боряныча замучило сильнейшее слюноотделение, поскольку последний раз он лакомился подобной роскошью ровно шесть лет назад — на поминках собственной матери.
Едва Аркадий с двумя пакетами в руках и сигаретой в зубах приблизился к заветному подъезду, как Боряныч ткнул в одно из окон и гордо молвил:
— Вот здесь я всю жизнь и живу. Как говорится, с момента своего зачатия!
— Здорово! Ну что, начинаем карнавал?
— Да уж поскорее бы…
Когда открылись двери лифта, первым на лестничной площадке появился Аркадий, следом за которым семенил Боряныч, словно опасаясь в самый ответственный момент упустить столь драгоценного собутыльника. Они подошли к нужной квартире, и Боряныч задиристо постучал кулаком по обветшалой двери. Затем обернулся к Аркадию и сделал успокаивающий жест: все, мол, будь спок.
Из-за двери послышался топот босых ног, а затем и хриплый женский голос, отнюдь не обещавший гостеприимного приема:
— Кто там еще?
— Сто грамм!
— Боряныч, ты?
— Цветы…
— Кто-о-о-о?
— Кто-кто, конь в пальто! Открывай давай! — распорядился Боряныч и снова подал знак Аркадию, который тихо произнес:
— Чем меньше букв, тем емче слово…
— Я из-за этой мымры в свое время даже институт не смог закончить. Вот и женись после этого.
За дверью послышались возня, лязганье запора. Дверь открылась, и на пороге предстала «мымра» сорока лет в потрепанном халате и со взлохмаченными волосами. Под глазом сиял смачный фонарь, а похмельный синдром не давал ей толком сосредоточиться на окружающем мире. Квартира была настолько прокурена, что дым немедленно пополз на лестничную клетку.
— Чё так рано приперся? — агрессивно спросила она.
— Я не один, Любань, я с другом, — залепетал Боряныч, явно побаивавшийся своей жены.
— Вижу, не слепая еще. Заработал чево-нибудь?
— Подожди ты, я вон друга давнишнего встретил. Он с Омска приехал. Интеллигент, между прочим, как и я. Вот. Накупил вон полную сумку всего! Дай зайти-то.
— Здравствуйте. Меня Филипп зовут, — начал новую атаку Аркадий. — Можно просто Филя.
— Здрасте, — недоверчиво ответила Любка.
Оглядев с ног до головы «интеллигентного омского друга», продолжившего знакомство фразой: «Здорово у вас тут в Москве! А про нас так говорят: „Хорошо в Сибири летом — целый месяц снега нету!“», она заметно подобрела и отошла в сторону.
Мужчины зашли внутрь, закрыв за собой дверь, и «карнавал» начался. Пропустим его начало и заглянем на пропахшую невероятной кислятиной кухню полчаса спустя.
Посреди девятиметрового пространства, несусветно загруженного помоечным хламом, стоял круглый стол, на котором беспорядочно были расставлены закуски. В центре возвышались три бутылки водки и шесть банок с пивом. Одна бутылка была пуста, вторая почата, а третья еще не открыта. Пиво дожидалось своей очереди. Вокруг стола сидели Аркадий, Боряныч, Любка и их приживалка Танчура, отпраздновавшая совсем недавно свое пятидесятилетие в камере предварительного заключения, куда она попала по подозрению в торговле техническим спиртом в подземном переходе. Все были изрядно пьяны, кроме Аркадия. Он лишь искусно изображал из себя захмелевшего собеседника.
— А дочка наша у матери в деревне живет. Я ее как отвезла туда два года назад, — повествовала Любка, — так и не забирала пока.
— И сколько дочке лет? — живо поинтересовался Аркадий.
— Десять, — гордо заявил Боряныч.
— Десять. Тоже мне папаша хренов называется. Ей уже скоро двенадцать будет! — поправила Любка, а Боряныч неожиданно засмеялся.
