– Летом мне строила дачу бригада плотников, – сказал Глеб. – Один из них сдает комнату где-то у больницы Филатова. Она сейчас свободна. Вроде недорого.
Словом, мы с тобой съехали на улицу 800-летия Москвы. Съехать-то съехали, но скоро выяснилось, что поспешили.
Однако все по порядку.
Хозяином там был столяр шестого разряда цеха № 9 Деревообрабатывающего комбината № 3, что в Мневниках, Данилов Петр Петрович, пьющий, но в меру. Так он и отрекомендовался: сперва квалификация и место работы, а все остальное потом. Двухкомнатная квартира его видывала виды, но «зато клопов нету и ламинат сам клал», – похвастался Петрович, собираясь в магазин.
Аванс, выданный ему в четверг после обеда, растаял уже вечером. Часов около десяти коллега по работе, двухметроворостый амбал с бритым черепом, привел Петровича и бережно посадил на пол, привалив к холодильнику.
– Дорогой матерился сильно, – пожаловался коллега, отдуваясь, – аж в ментовку нас сдать хотели. А сейчас ничего, уже не матерится, – и похлопал нашего хозяина по щекам.
Тот медленно раскрыл глаза и посмотрел ими вокруг. Потом долго икал, и сосед поил его молоком, которое они принесли с собой. Это нужно было видеть – процесс кормления и борьбы с икотой, у меня потеплело на сердце от такой заботы. Скоро Петрович окончательно пришел в себя и даже заговорил с соседом, сидевшим на корточках визави. Речь Петровича, прерываемая долгими раздумьями и дремотой, труднопередаваема, но примерно выглядела она вот как:
– Ну и наку накушался я еле леле леле держусь ык!..
– А я бы не сказал, – сшельмовал сосед. – У тебя почти незаметно ничего.
– У меня лолодя икогда икогда ык! незаметно Воык! Володя сиснадцать сиснаццатьлет непилни грамманепил с четверьга самз самз самзнаешь Во лодяык! систовозряда между прочимрочим слесарьазряда систово онаска зала мне всевохорошива а я прощения д не попро… днепо днепо днепро про ox Днипро ты жирок могуч днаттобойле тяят шура вли…
В полночь зазвонил будильник, и Петрович завозился у себя в комнате, стал поохивать, поругиваться и постанывать, кое-как открыл дверь и вышел по параболе – в одних трусах, лиловых и длинных.
Я курил на кухне у форточки при свете уличного фонаря, думал, по своему обыкновению, о том, где взять денег, тут хозяин воткнул электричество и надолго припал к крану с холодной водой. Минуты три он пил взасос, двигая лопатками, где синела татуировка «Москва Сортировочная. 1987», потом поднял от раковины лицо.
– Здорово, Петрович!
– Доброе утро, Андрюх, – утробно ответил он. – Т-тебе моя фелюфть не фтрефялафь? – Его бил мандраж, кожа покрылась пупырышками, и весь он был худой, жалкий, безволосый и неприбранный какой-то, ноги тонкие, как лыжи, и такие же руки.
– Ты ж ее в холодильник вчера положил, – мягко напомнил я. – Почистил «Пепсодентом» и положил.
– В холодильник? – поежился он и полез в холодильник. – Фто, офень фильно выпимфы был?
– Да как тебе сказать… Вообще-то почти незаметно.
– Да у меня никогда не фаметно… Ух, какая холодная, аж пальфы ломит… Ты, Фань, фяйник пофтавь, а я пока хоть побреюфь. Покрепфе только фавари… А мофет, у тебя ефть фто-нибудь?
– Откуда ж, Петрович. А ты вообще-то куда собираешься?
– Так на работу, Фань. Мне в первую фегодня… А фто… мммх, холодная какая!.. А что, может, сообразим чего-нибудь? У тебя, может, фурики какие есть?
– Иди, Петрович, спать ложись, – сказал я. – Первый час ночи, какая на фиг работа! Ты запутался немного… Чего смотришь?
– Как – первый час? – удивился он. – Не, серьезно? – и он побежал в комнату узнавать время. – То-очно! – закричал оттуда. – Ху-ху-ху! Чуть на работу не ушел… Нормально, ху-ху-ху!
Всю ночь он скрипел в своей комнате половицами, вздыхал, кряхтел, пукал, тихо разговаривал сам с собой, а наутро разбудил меня ни свет, ни заря, тихонько вызвал на кухню и завел непонятный плотницкий разговор. Спросонок я не сразу сообразил, что мне предоставляется возможность выбора: полуфуганок или электронный уровень. И то и другое стоит одинаково: сто рублей. На хозяина было больно глядеть, и я дал ему тысячу, наивный гуманитарий, мельче не было.
– Фуганки себе оставь, но сдачу чтобы как штык. Договорились?
– Б-б-без базара, Сань! – воскликнул он, порхая в прихожей. – Б-б-без базара! Если я сказал, значит, барбар… барбараб… – так и не выговорив, он сдернул с крючка кепку и исчез, а появился только вечером в понедельник, одетый в летнюю сетчатую панаму, похоже, женскую, и странный черный полуплащ-полубалахон с какими-то разрезами и капюшоном, который привносил в его обличье жутковатый ку-клукс-клановский колорит. Не сдержавшись, я засмеялся, когда Петрович снял этот плащ. Такой маечки вы сроду не видели, даю голову на отсечение, а может, это и не маечка была вовсе.
– Что это такое, Петрович? – полюбопытствовал я.
– Где?
– Ну, вот это вот, на завязках.
– Вот это, что ли? – показал он.
– Ага.
– А, это просто так. Переодеться вот зашел, – сказал он. – Сдачу я это, Андрюх… на лекарство истратил… У тебя есть рублей тридцать?
– Нет, – отрезал я. – И не будет какое-то время.
Он перестал прятать глаза и пристально оглядел меня снизу доверху. Потом переоделся в свитер и куртку, закурил бычок и заходил, заходил кругами по кухне, где я чистил картошку, занервничал, в движениях появилась резкость. У меня уже плескалось масло на сковородке, которую теперь Петрович мог в любой момент отобрать.
– Так, значит, будем жить? – сквозь зубы произнес он, эдак уничижительно, вприщур глядя на меня. Было без четверти восемь, на дворе подмораживало, будь здоров, и коллега Вова, фигура тоже весьма колоритная, не выдержал холода и неизвестности и появился в дверях. Он и натолкнул Петровича на мысль, за которую тот ухватился и стал развивать. На скорую руку начал утверждаться в себе, как в ответственном квартиросъемщике.
– Жена, значит, да? – многозначительно спросил он о тебе. – А может, и не жена? У меня тута не притон, Андрюх, понял?
– Покажь паспорт! – подсказал ему сосед. – Пусть паспорт со штампом покажет. Только быстрее.
– Точно! А покажь-ка паспорт со штампом, Андрюх. Только быстрее.
– Вы как полиция нравов, мужики! – Я засмеялся и выложил картошку на сковороду. Денег было в обрез, но я все равно дал бы им на починку, но они ведь не просили, а наезжали.
Ты вышла из комнаты на голоса, такая сокровенно-нежная перед сном; пальцы перебирают в кармане халатика приколки.
– Вот она, нарисовалась! – сказал коллега, усугубляя наезд. – Гляди на нее! – призвал он Петровича. – Видишь? Похожа она на жену? Ни хера не похожа.
– А ты знаешь, на кого похож? – спросил я у него мирно. – Мне даже это слово произносить неудобно.
