Барретт сомневался, что руководители, Тэйер и Тёрнер, когда-либо считали его уникальным человеком. И хуже всего — да, хуже всего для него было то, что он и сам не верил в полезность своей работы, в ее важность, считал ее лишь средством, с помощью которого можно жить как хочется. И как ни старался он скрыть этот недостаток рвения, руководство, будто чуткий радар, прекрасно улавливало его. Положение складывалось, по мнению Майка, такое же, как если бы Генри Дэвид Торо
[3]
в конце концов стал адвокатом по налоговым делам.
Он зашел в тупик, решил Майк, несколько месяцев тому назад. Работа стала утомительной и скучной, подобно однообразному ежеутреннему пробуждению, а Лос-Анджелес, как однажды выразилась родственная душа, был, «черт побери, простым чередованием прекрасных дней». С отчаяния Барретт даже обратился за помощью к психоаналитику, но четыре пятидесятиминутных сеанса не прогнали ощущение бесполезности жизни. Ему совсем не хотелось обсуждать своих умерших родителей или по-настоящему углубляться в свое нездоровое подсознание. Поэтому на пятый сеанс Барретт не пошел.
Потом однажды вечером будто рассеялся туман и пробился проблеск надежды, а еще через несколько недель случилось маленькое чудо, быстро переросшее в большое.
Сначала надежду подал Эйб Зелкин, превратившийся к тому времени в видного члена лос-анджелесского общества с большими связями. Эйб решил уйти из американского союза гражданских свобод и открыть собственную фирму. Он надеялся на приток клиентов, о которых они с Барреттом когда-то мечтали, и дел, которые обогатят их как духовно, так и материально. Как всегда, особенно его привлекала возможность бросить вызов несправедливости, бесчеловечности и безжалостному эгоизму. Для открытия фирмы Зелкину был нужен партнер, и он хотел, чтобы этим партнером стал Барретт.
Предложение снова обрести молодость и бодрость и наполнить дни полезными делами взволновало Барретта. Он станет независимым, оживет, вновь начнет помогать людям. У него будет все, за исключением того, о чем он так долго мечтал и чего так жаждал, — богатства, которое дарило власть.
Барретта очень заинтересовало предложение Эйба Зелкина, но все же он заколебался и решил хорошенько его обдумать. Он хотел быть уверенным в правильности своего следующего хода. Да, стать адвокатом от идеализма очень заманчиво. Зелкин сказал, что можно не спешить с ответом, поскольку ему самому необходимо закончить кое-какие дела. И только потом Барретт должен дать ответ. Если он будет положительным, они создадут свою фирму.
Эту надежду ему подарил Зелкин. А четыре недели спустя, как голубое видение из тумана, возникло предложение Осборна. Тогда-то Майку Барретту и стало казаться, что он наконец добился своего.
Сейчас он словно очнулся от сна и с удивлением обнаружил, что свернул с Уилширского бульвара на бульвар Сан-Винсенти и почти добрался до дома. На Баррингтон-авеню он притормозил возле «Торселло» (владелец здания запомнил свой медовый месяц в Италии на всю жизнь), шестиэтажного дома с бассейном во внутреннем дворике. Майк снимал здесь трехкомнатную квартиру.
Барретт въехал в подземный гараж, вылез из машины и посмотрел на часы. До встречи с Зелкином оставался час, уйма времени, чтобы вновь принять душ, переодеться в более легкий костюм и отрепетировать то, что он должен сказать Зелкину.
Он обошел машину, нагнулся, вытащил картонную коробку, словно тяжелую ношу прошлого, и живо отправился к лифту, который поднял его на третий этаж «Торселло». Пройдя по коридору, открыл дверь и поставил коробку в темный чулан.
Жалюзи на окнах были опущены, и в квартире царила прохлада. Квартира показалась менее удобной и более чужой, чем раньше, но, с другой стороны, стала красивее. И это тоже благодаря Фей, которая, как большинство богатых женщин, которым некуда девать время, обладала задатками декоратора. Впервые увидев его мебель, она возмутилась: «Ну и вкусы у этих домовладельцев! Из какого века эта мебель? Ранний Сан-Фернандо Вэлли?» Вскоре старый продавленный диван был заменен дорогой копией строгой софы в стиле «чиппендейл», стены обтянуты тканью, лампы утоплены в потолок; в одном углу появились стол с откидной крышкой конца Викторианской эпохи и французский стул орехового дерева в деревенском стиле. После первого стремительного налета неуклонное наступление хорошего вкуса получило продолжение. Майк Барретт смирился с кофейным столиком из стали и стекла, слишком низким, чтобы использовать его по назначению. Об этот столик он лишь то и дело спотыкался по утрам, отчего окончательно просыпался. И самое последнее новшество: телефон был спрятан в резной деревянный шкафчик, который попал на улицу Декораторов в Лос-Анджелесе из парижской Свисс-Вилидж. На нем стояла лампа и две хрупкие фарфоровые вазочки, сделанные в Лиможе. Когда Майк был один, как сейчас, он менял местами вазы и телефон.
Поставив вместо телефона в шкаф вазы, он набрал номер телефонистки в холле.
— Это Майк Барретт. Мне кто-нибудь звонил?
— О, я рада, что вы вернулись, мистер Барретт. За последние полчаса было два очень важных междугородных звонка от мистера Филиппа Сэнфорда из Нью-Йорка. Он просил вас немедленно перезвонить и оставил свой служебный и домашний телефоны.
— Ну-ка, посмотрим. Сейчас в Нью-Йорке только двадцать минут четвертого. Наберите его контору.
Встав с софы, Майк снял и отбросил в сторону рубашку, потом отправился на кухню выпить. Готовя напиток, он думал о Филиппе Сэнфорде. Его звонки всегда отличались двумя странностями. Он звонил очень редко, всего несколько раз в год, и только вечером. Звонил он обычно просто так, как подтверждение того, что старая дружба не забыта. Бедняга Сэнфорд получал мало душевного тепла от жены, а его отец-тиран вообще не знал, что это такое. Но сегодняшние утренние звонки отличались от обычных. Во-первых, рано, во-вторых, срочные. Барретт задумался, с чего бы это.
Отпивая шипучий напиток из корнеплодов, приправленный мускатным маслом, Барретт вспоминал давнего приятеля и их дружбу, которая была гораздо старше дружбы с Эйбом Зелкином, хотя и не такой легкой. После Гарварда, когда они с Филиппом приехали в Нью-Йорк, Барретт стал фанатично помогать другим, а Сэнфорд начал работать редактором в знаменитом издательстве своего отца. В то время Майк часто встречался со своим товарищем по комнате в общежитии. Он не только любил Фила, но и многим был ему обязан. Сэнфорд помогал ему в тот трудный год после смерти матери. Даже когда Сэнфорд женился, они продолжали регулярно раз в неделю обедать в ресторане «Барокко» и время от времени ходили на спортивные состязания в Мэдисон-сквер-гарден. После переезда в Калифорнию Барретт видел Сэнфорда всего раз пять, и эти встречи оставили не очень приятные воспоминания. Фил всегда делался угрюмым, когда говорил о жене и двух детях. Он очень переживал и по поводу своего бесправного положения в «Сэнфорд-хаус», где отец правил единолично.
Три с небольшим месяца назад, когда Майк Барретт прилетел на день в Нью-Йорк по какому-то делу, они поужинали в «Оук-рум» в «Плазе». Эта встреча прошла веселее, чем обычно. За время между этой и последней встречей жизнь Сэнфорда очень изменилась. Впервые он получил возможность показать, на что способен. Тогда, в ресторане, его переполняло не только беспокойство, но и воодушевление.
