— Я всегда полагал, что моей спутницей будет женщина, а не ее отец.
— Я серьезно, Майк.
— Мне жаль, Фей.
— Значит, ты отказываешься? Ты передумал?
— Я отказываюсь подчиниться принуждению. Если я сдамся сейчас и пожертвую своей независимостью, своим правом думать и действовать, как считаю нужным, если я сейчас пойду на уступки, чтобы ублажить Фей и ее отца, так будет продолжаться всю жизнь. Не очень-то завидная доля для мужчины, ты не находишь?
— Для мужчины? — Лицо Фей побелело. — Ты считаешь себя мужчиной? Да ты же ведешь себя как последний дурак, как глупый ребенок. Если бы ты знал, как упал в моих глазах. Но я все равно не могу поверить, что ты готов отказаться от всего, чтобы защищать свой жалкий домик из грязи и непристойностей. Уму непостижимо.
— Тебе лучше понять это, потому что так оно и будет. Я не могу согласиться на твои условия, Фей.
— Ты дурак. — Фей Осборн взяла перчатки и сумочку. — Если ты порвал с моим отцом, то я порываю с тобой. И знаешь, тебе никогда не выиграть процесс. Ты останешься ни с чем. Ты так и будешь до конца жизни ходить в неудачниках, потому что, когда тебе представился шанс, у тебя не хватило смелости мыслить и действовать так, как подобает взрослому. Раньше я не замечала, но сейчас вижу, что ты человек второго сорта, Майк, а я привыкла ко всему первосортному. — Она встала, но не сразу отошла от столика. — Я ухожу, Майк, и знай, что ухожу навсегда. Если хочешь, я могу дать тебе последний шанс. Я не уверена, что прощу тебя, но это возможно. Ты хочешь сказать еще что-нибудь?
Он привстал и шутливо поклонился:
— Дорогая, у защиты нет вопросов.
— Иди к черту!
После ухода Фей Осборн Майк заказал на дорожку еще один коктейль, оплатил счет и понял, что впервые обрел настоящую свободу. Только теперь он почувствовал облегчение. Он без сожаления расстался с Фей. В отношении «Осборн энтерпрайсиз» такой уверенности не было, а ближайшее будущее виделось ему весьма туманным, но в одном Майк Барретт был убежден на все сто процентов: он поборол страх.
Он оглянулся назад.
Враг исчез.
Он был готов лететь в Нью-Йорк. Он был готов встретиться со своим будущим лицом к лицу, что бы оно ему ни сулило.
6
Только под сенью гигантских небоскребов на Пятой авеню, останавливаясь на каждом шагу и получая со всех сторон тычки, Майк Барретт окончательно осознал, что произошло с ним вчера вечером.
Эмерсон никогда не видел ни небоскребов, ни мчащихся на бешеной скорости такси, ни оставляющих за собой черный шлейф автобусов, ни огромных ревущих грузовиков, ни вечно спешащей толпы на улицах, но описал это явление. Большие города всегда несут в себе противоречие, а такой город, как Нью-Йорк, отнимает у человека здравый рассудок. На Пятой авеню Нью-Йорк забрал здравый рассудок у Майка Барретта.
А Манхэттен дал ему пинка под зад и направил в сторону Пятьдесят пятой улицы, заставляя все время ускорять шаг. Его чувства обострились, и он ощутил прилив сил от важности предстоящей миссии.
Всю долгую и темную ночь, сидя в кресле самолета, летящего из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, старый город неудачников, он думал об отношениях с Фей и Уиллардом Осборном II и спрашивал себя, не поторопился ли он? Конечно, вывеска «Адвокатская фирма Зелкина и Барретта» выглядела неплохо, но будущее окутывал густой туман, сквозь который не просматривалось даже солнечное завтра.
Барретт нутром чуял, что Фей не подходит ему, во всяком случае, не очень подходит, но с ней были связаны приятные волнения, веселье и блеск. Само ее присутствие льстило Барретту. Он привык к ней, к розовому раю, который она олицетворяла собой. И вот сейчас Фей ушла, а у него не нашлось лекарства от одиночества. В самолете он, конечно, вспомнил о Мэгги Рассел, с наслаждением представлял себе девушку, но не сумел закрепить и удержать ее образ. Непостоянная и изменчивая Мэгги Рассел отказывалась присоединиться к нему и все время возвращалась в стан врага, а ему путь туда был заказан. В конце концов Барретт решил уснуть, чтобы прогнать беспокойные образы и мысли.
Всю дорогу из аэропорта Кеннеди до отеля «Плаза» Барретт продремал в такси, и даже просыпающийся Нью-Йорк не ободрил его. Он поднялся на лифте в свой номер на седьмом этаже, разделся, завел будильник и рухнул в постель, как бревно. Может, будильник и звенел, а может, Барретт просто забыл завести его, но он проспал. Он собирался вздремнуть часок и приехать в магазин Олина Адамса к девяти, но проснулся лишь в начале одиннадцатого.
Принимая душ, Майк Барретт успокаивал себя и говорил, что спешить некуда. Он уже купил письма Джадвея и мог не торопясь прочитать их в самолете на обратном пути. Ему только хотелось поскорее вернуться на поле боя, чтобы хватило времени встретиться с Изабель Воглер и посовещаться с Эйбом Зелкином в последний раз перед понедельником, когда судья Апшо и судебный пристав объявят об открытии процесса. Его утешало то, что, возвращаясь на запад, он вернет три потерянных часа.
После душа Барретт успокоился, побрился и спустился в холл. Он купил в табачном киоске «Нью-Йорк таймс», отправился в ресторан «Зал Эдуарда» и позавтракал апельсиновым соком, тостом с маслом и кофе, отказавшись только от обычных бекона с яйцами ради экономии времени.
Барретт просмотрел газету и внимательно прочитал статью на третьей странице, в которой рассказывалось об отборе жюри для процесса «Штат Калифорния против Бена Фремонта» и дважды коверкалось его имя. Больше всего ему не понравились высказывания Кристиана Леру, обвинившего Джадвея в продажности, и слова Фрэнка Гриффита, который обращал внимание на необходимость оградить молодых впечатлительных людей вроде его сына от непристойной литературы. Он не нашел в статье своих собственных высказываний и слов Эйба Зелкина. Этот факт лишний раз подтверждал, что нужны надежные свидетели. Однако Барретт не очень огорчился, помня, что у защиты имеется тайное оружие. Изабель Воглер изрядно поколеблет показания Джерри Гриффита, а Джадвей защитит себя с помощью писем, которые сейчас находились всего в пяти кварталах от Майка.
Без четверти одиннадцать Майк Барретт вышел из «Плазы», окунулся в удушающе влажную атмосферу этого города противоречий и направился в сторону Пятой авеню, по которой теперь и шагал.
В этот миг город устроил ему встряску. То, что всегда угнетало Майка, — громадные размеры Нью-Йорка, его безразличие и бесчеловечность, на этот раз неожиданно вдохнуло в него энергию и оживило. Этим чудесным и оживляющим действием обладал один Нью-Йорк. Сейчас, в самый разгар дня, не было времени для тривиальностей и ерунды. Приходилось двигаться, что-то делать, к чему-то стремиться. Если вы не могли выжить, сражаться с городом и победить его, стать таким же значительным, как он, или даже еще значимее, он раздавит вас и похоронит под собой. Однажды Нью-Йорк уже подмял его, и Барретт был знаком с его действием на человека. Неожиданно для самого себя он бросил вызов городу, и сейчас у него появилась цель.
