Несколько присяжных громко рассмеялись, но Дункан на этот раз не обратил на них внимания. Улыбка слетела с его лица, и сейчас он был совершенно серьезен.
— Народ считает, что эта книга была написана, издана, продается и покупается по одной причине: она вызывает постыдный интерес к обнаженному телу, сексу и выделениям. Именно это, леди и джентльмены, мы собираемся доказать здесь. Большое спасибо.
Элмо Дункан отошел от скамьи присяжных и на какое-то мгновение встретился взглядом с Барреттом. Майку показалось, что уголки губ прокурора едва заметно поползли вверх, будто он жалел защиту. Потом Дункан направился в дальний угол зала, к своему столу.
— Мистер Барретт…
Майк поднял голову и понял, что судья Апшо обращается к нему:
— Вы готовы произнести свою вступительную речь или желаете сделать это в другое время?
— Я хотел бы выступить сейчас, — ответил Барретт, вставая.
— Начинайте.
Бросив беглый взгляд на Эйба Зелкина и Бена Фремонта, Майк Барретт отодвинул стул и встал перед присяжными заседателями. Он заметил, что несколько присяжных оценивающе смотрят на него, и без труда догадался, о чем они сейчас думают. Под впечатлением вступительной речи Дункана, даже не вступительной, а скорее обвинительной, они считали, что все, что должно быть сказано, уже сказано, и удивленно спрашивали себя, что нового может сообщить им этот незнакомец?
Барретт успокоил себя тем, что так бывает всегда, когда кто-то выступает первым, а кто-то — вторым. Второму приходится догонять первого. Его задача вдвое сложнее, особенно если первый оратор выступил удачно. Он уже промыл мозги слушателям, переманил их на свою сторону, и второго оратора они будут слушать вполуха. А ему придется постараться расшевелить их, сражаться и потеть, чтобы пробудить интерес к себе. Ему необходимо опять прополаскивать им мозги, рисовать перед ними новые картины в надежде, что присяжные воспримут их.
Рассеянно погладив рукой лацкан пиджака, Майк Барретт напомнил себе, что есть единственный способ сразу завладеть их вниманием — испугать их, ошеломить, но при этом не рассердить. Это было нелегко, потому что споры между защитой и обвинением начнутся только во время допроса и перекрестного допроса свидетелей. Он не мог сейчас встряхнуть присяжных, опровергая то, что прокурор и свидетели обвинения еще не вдолбили им в головы. Он не мог спорить с Дунканом сейчас, чтобы убедить присяжных в их ошибке. Он мог только дать им понять, что у медали есть и вторая сторона. Конечно, такая тактика менее действенна, чем спор, и, следовательно, ему будет труднее разрушить стереотипы, уже сложившиеся в головах присяжных после вступительной речи обвинения.
Вот они, двенадцать человек, ждущих его выступления. Толстые, худые, открытые и замкнутые, мясистые и костлявые лица выражают не дружелюбие, а лишь рутинную вежливость да легкое любопытство: ну-ка, на что способна защита?
Ладно. Итак, вступительная речь. Никаких споров.
— Леди и джентльмены, — начал Майк Барретт, — рядом со мной сидит мой коллега, мистер Абрахам Зелкин, вместе с которым мы представляем защиту в этом сложном деле о цензуре. Поскольку окружной прокурор Дункан очень подробно рассказал, что говорится в Уголовном кодексе Калифорнии о непристойности, и привел юридические определения слов «непристойный» и «похотливый», я не вижу смысла повторять то, что он уже сказал. Однако когда мы начинаем разбираться, как он относится к ответчику, мистеру Фремонту, или автору книги, мистеру Джадвею, или, в конце концов, к самой книге «Семь минут», перед нами возникает проблема. Мистер Дункан ясно дал понять, что ищет в этом деле только правду. Я верю ему и не сомневаюсь, что вы тоже. Со своей стороны, я тоже могу пообещать, что мы с моим коллегой заинтересованы только в установлении истины. Я хочу надеяться, что и мистер Дункан, и вы поверите мне. Итак, обе стороны стремятся к истине и уверены, что нашли ее, но, как это ни странно звучит, они нашли разные истины. Этих истин две, хотя нам с вами всю жизнь втолковывали, что истина может быть только одна. Вы должны оценить две эти истины, но не выбирать подлинную, потому что обе они реальны и подлинны, а должны решить, которая из истин уместнее в деле, связанном с обвинением мистера Фремонта в продаже книги Дж Дж Джадвея «Семь минут». Я отлично понимаю всю сложность стоящей перед вами задачи. Самый американский из американских философов и писателей, Ральф Уолдо Эмерсон, еще в начале прошлого века предупреждал, что правда — очень эфемерная и мудреная вещь, настолько изменчивая, что ее так же трудно поймать, как луч света. Позвольте же мне попытаться поймать этот луч и немного осветить единственную и конечную истину в рассматриваемом деле. Вы знакомы с определением «непристойности», которое содержится в Уголовном кодексе штата. Вы уже слышали заявление мистера Дункана о том, что его обвинение и его истина полностью основываются на этом определении. Сейчас же позвольте мне изложить истину, которую отстаивает защита. В ходе этого процесса защита будет стремиться доказать, что слова «непристойность» и «секс» не являются синонимами.
Барретт услышал скрип стула, повернулся и увидел вставшего Элмо Дункана.
— Протестую, ваша честь, — сказал Дункан. — Представитель защиты сделал спорное заявление.
Барретт посмотрел на хмурого Апшо.
— Я не думаю, что это так, мистер Дункан. Защитник дает определение, которое может быть выражено и с помощью отрицательной предпосылки. Я отклоняю протест и разрешаю защите продолжить… Мистер Барретт, попрошу только быть осторожным и не переходить границы вступительной речи.
Пару секунд Барретт стоял, затаив дыхание. После слов Натаниэла Апшо он облегченно вздохнул и вновь с надеждой повернулся к присяжным.
— Леди и джентльмены, — спокойно, но твердо произнес он, — на этом процессе защита постарается доказать, что описанная в «Семи минутах» в форме полового акта человеческая драма не дает оснований причислить книгу к разряду непристойных. Ярый поборник цензуры, Роберт Хейни, писал: «Закон, как следует из Декларации независимости, не является оружием, которое должно защищать добродетель. Закон призван защищать свободы и возможности, которые необходимы людям для их жизнедеятельности и достижения счастья. Свобода — не право быть доверительным, а право человека поступать так, как он считает нужным… только с одним ограничением: при этом не должна затрагиваться свобода других, и эти действия не должны наносить вреда обществу». Леди и джентльмены, я не могу очень подробно останавливаться на толковании наших законов. И федеральные законы, и законы штата Калифорния призваны сперва охранять свободы людей и только во вторую очередь — защищать добродетель. Закон против непристойности, о котором говорил во вступительном слове представитель народа, призван не запрещать писать или читать о сексе, он не должен защищать ханжество. Он внесен в Уголовный кодекс только для того, чтобы оградить граждан от искажения и неправильного понимания чистоты и целебной силы секса. Защита будет опираться в этом процессе на высказывания самых известных юристов нашего времени. Судья Джером Фрэнк однажды включил в свой приговор следующие слова: «Думаю, что ни один здравомыслящий человек не считает, что здоровое половое возбуждение может нести угрозу обществу. Следовательно, если чтение непристойных книг дает только здоровое сексуальное возбуждение, Конгресс не вправе запрещать эти книги, так же как не вправе запретить рассылку по почте таких предметов, как духи, например, которые, как всем известно, приводят к тому же результату». В самом деле, если книга должна подвергнуться цензуре из-за полового возбуждения какого-нибудь читателя, тогда нужно осудить и запретить такие духи, как «Арпеж».
