Ренделл решил, что пока что никаких поводов для подозрений не имеется. Ложа фотографию в последний раз, он не слишком обращал внимания, на какое место ее кладет. Вполне возможно, что он просто сунул снимок ко всем остальным.
Он выложил увеличенную, глянцевую фотокопию размерами одиннадцать на четырнадцать дюймов на свой стол, после чего сам уселся на свое вращающееся кресло, чтобы получше изучить ее.
Когда все они были сегодня в хранилище, доктор Джеффрис уже показал, какими были спорные строчки на арамейском языке. Теперь Ренделл высматривал эти строки и нашел их довольно быстро. Его взгляд зацепился за них, как будто те гипнотизировали его самого.
Такие же, как и раньше, но, тем не менее, каким-то образом, и не такие.
Ренделл моргнул. Строки сделались более резкими, более четкими чем те, как ему вспоминалось, которые он видел на Горе Афон. А может так только казалось. Черт возьми, эти строки были такими же четкими, да что там, более четкими, чем на папирусе, который он буквально только что видел в хранилище. Вот если бы вот эту фотографию, что сейчас лежала перед ним, он показал отцу Петропулосу на Афоне, настоятель без труда прочитал бы текст, намного легче, чем расшифровывать оригинал.
Ренделл сбросил фотографию со стола и потер глаза.
Может его глаза изменяют ему? Были ли эти фотографии теми самыми, что и раньше? Или же это был его старый цинизм, тот самый цинизм, который его жена Барбара, его несчастный отец да и он сам всегда ненавидел, то самое саморазрушающее неверие в что-либо ценное, вернулось и вновь раковыми метастазами расползалось по его мыслям? Ренделл попытался оценить свои чувства.
Было ли то самое недоверие, что точило его изнутри, честным желанием узнать правду или же гнилой привычкой отторжения веры?
Была ли у него причина воскрешать подозрения, или же он потакал себе в знакомом, дешевом и ничем необоснованном скептицизме?
Черт подери, имеется только один способ выяснить это.
Ренделл вскочил со своего кресла и поднял фотографию с пола.
Один человек будет знать ответ. Единственный, абсолютно единственный человек, который и сделал все эти фотографии. Оскар Эдлунд, фотограф Воскрешения Два. И как раз Оскара Эдлунда он хотел увидеть прямо сейчас.
* * *
ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА РЕНДЕЛЛ повернулся спиной к такси, которое привезло его к местожительству Эдлунда, представлявшему собой четырехэтажный голландский дом девятнадцатого века неподалеку от набережной, известной как Нассаукаде.
Как было известно Ренделлу, это был дом, арендованный Воскрешением Два в качестве жилого для некоторых участников проекта. Альберт Кремер — редактор издания, Педди О’Нил и Элвин Александер — публицисты, были среди жильцов, занимавших восемь спальных комнат. Эдлунд тоже жил здесь, но тут же находилась и его лаборатория.
Такси, на котором Ренделл прибыл сюда, не смогло высадить его прямо перед зданием. Паркинг перед домом был занят официально выглядящим красным седаном с сидевшим за рулем водителем в незнакомой униформе. Подходя к дому, Ренделл изучал красный автомобиль, пытаясь понять, что означает изукрашенный крест на двери. Над крестом были слова: Heldhaftig, Vasteraden, Barmhartig.
Казалось, водитель прочитал в мыслях Ренделла, поэтому, когда тот подошел поближе, он выглянул из окна и добродушно спросил:
— Вы американец? Эти слова здесь значат: Героические, Решительные, Несущие Помощь. Это девиз амстердамских пожарных. А эта машина комманданта — командира пожарной бригады.
— Спасибо, — поблагодарил его Ренделл и тут же задумался над тем, что делает здесь командир пожарников.
Ренделл как раз подошел к главному входу к дому, как дверь распахнулась, и Оскар Эдлунд — его прыщавое лицо выглядело более меланхоличным, чем обычно — появился вместе с плотно сложенным офицером, явно коммандантом, на котором была фуражка с высокой тульей и красным щитом посредине, а также темно-синяя униформа с золочеными пуговицами, на рукавах которой было четыре золотые полосы.
Даже будучи поглощен разговором, Эдлунд увидал Ренделла и поднял палец, давая понять, чтобы тот минутку подождал. Ренделл ожидал, все еще рассуждая в мыслях, но тут Эдлунд наконец-то обменялся рукопожатием с пожарным, который быстро покинул недавнего собеседника. Проходя мимо Ренделла, офицер вежливо кивнул, сел в свой автомобиль, и уже через несколько секунд его не было.
Все еще заинтригованный, Ренделл направился к дому и на пол-пути встретился с фотографом-шведом.
— Мне, наверное, вначале следовало бы позвонить, чтобы узнать, не заняты ли вы, — извиняющимся тоном сказал Ренделл. После этого он указал жестом на удаляющуюся красную машину. — Что случилось?
Эдлунд провел пальцами по своей рыжей шевелюре.
— Неприятности, ничего кроме неприятностей, — несчастным тоном сообщил он. — Вы уж извините, если я кажусь рассеянным. Джентльмен, которого вы видели со мной, это командир над всеми амстердамскими пожарниками. Он приезжал, чтобы дать мне отчет. Его onderbrandmeester…
— Его кто?
— Его заместитель и несколько помощников были здесь еще до рассвета, проводя инспекцию. — Он недоуменно глянул на Ренделла. — Вы не знали? Извините. Вчера вечером тут у нас на задах дома был неожиданный пожар…
— Кто-то пострадал?
— Да нет, ничего подобного. К счастью, когда пожар начался, в доме никого не было. Все были в «Красе» на специально созванном вечернем совещании.
— Специальное вечернее совещание? По какому вопросу?
— Вообще-то, его созвали издатели, но их представляли только доктор Дейчхардт и мисс Данн. Говорили нам о необходимости работать побыстрее. Ничего серьезного, пустая болтовня.
— И когда вас не было, начался пожар?
— Да, — мрачно ответил Эдлунд. — Сосед заметил дым и позвонил в центральную пожарную часть на Ниуве Ахтерграхт. Пожарные машины приехали буквально через пару минут. К тому времени как Педди, Элвин и я вернулись, огонь уже потушили, но я не мог лечь еще несколько часов, пока брандмейстер со своими людьми пытались найти источник возгорания.
Ренделл махнул рукой на дом:
— Не похоже, чтобы дом особенно пострадал.
— Огонь фактически был только на месте возгорания. Горела моя лаборатория. Ее загасили еще до того, как огонь успел распространиться. Но пожар нанес серьезный вред моей лаборатории и складу.
— Вы хотите сказать, что сгорела только ваша лаборатория, а больше ничего?
— Где-то так. Разрушена практически половина ее и немного в других помещениях. Давайте я вам покажу.
Они прошли через узкую прихожую, пропитанную кухонными запахами, затем вошли в высокую гостиную с зелеными бархатными кушетками и резным буфетом, где до сих пор не развеялась характерная вонь дыма, после чего попали в изолированную комнату на задах квартиры, где запах чувствовался еще сильнее.
