— Что ж, поскольку такому было суждено случиться, то это великолепно, — глаза Йоста блестели. — Иона выглядит так, как мы и ожидали, говоришь?
— Лучше. — Шивли оставил пустой стакан, встал и потянулся. — Гови, старик, — он дружески положил руку Йосту на плечо, — подожди, пока увидишь эту штуку. Красивее ты в жизни не видел: она даже стилизована, слегка побрита с обеих сторон, так аккуратно…
Бруннер, ветеран ночных представлений «Костюм на день рождения» Фрэнки Раффало, поглощенный разговором, предложил добавочную информацию:
— Танцовщицы и хористки обычно бреют с боков свою… лонную область, потому что это смотрится презентабельнее, когда они одевают колготки или ленточные трусики. Э, и мисс Филдс, я помню, она исполнила несколько танцев в своем последнем фильме в очень откровенном виде.
— Да, — сказал Шивли, оценивая Бруннера как потенциального союзника. — В самую точку, Лео. — Он снова по-братски похлопал Йоста по плечу. — А все остальное! На ее буфера можно вешать шляпы. Она здесь как восьмое чудо света. Но зачем тебе верить мне на слово? Иди посмотри сам.
— Я бы мог, — с энтузиазмом ответил Йост. — Я об этом и думал.
— Приятно перепихнуться, — ухмыльнулся Шивли. — А что касается меня, то пойду придавлю подушку, чего я вполне заслужил. Доброй ночи, приятели — члены клуба, увидимся как-нибудь завтра.
Зевая, он вышел из комнаты.
Йост с уважением покачал головой.
— Что бы вы ни говорили, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — а Шивом следует восхищаться за смелость.
— Что ж, насиловать может каждый, — хрипло пробормотал Мэлон.
— Я тоже так думал, — ответил Йост.
— Не пора ли нам всем идти спать, — сказал Бруннер.
— Вы с Адамом идите, — ответил Йост. — А мне что-то не хочется. Я что-то слегка возбужден.
— Не пойдешь же ты туда? — запротестовал Бруннер.
Йост задумчиво почесал промежность.
— А почему бы и нет? Нет резона позволять Шиву обладать монополией.
Бруннер вскочил на ноги:
— Очевидно, что мы не можем делать вид, как будто бы этого зла не было и в помине. Но два зла не дают в сумме одно добро, Говард. Нам не следует мириться с преступлением, — он постарался схватить Йоста за руку. — Подумай получше. Завтра мы все протрезвеем и сможем обсудить это.
Йост отвел свою руку.
— Как выразился Шив, мы уже поговорили достаточно.
— Пожалуйста, подумай еще раз, Говард.
— Я только что так и сделал. И я проголосовал «за». Я иду посмотреть на нашу почетную гостью.
Мэлон попытался встать с дивана, но ему это не удалось.
— Гови, не надо…
Йост отмахнулся от него.
— Вы двое займитесь приятным разговором или поспите. Не ломайте ваши головы насчет меня. Это свободная страна. Один человек обладает одним голосом. Я знаю, за что я его отдаю.
Он двинулся в сторону коридора.
Она лежала на спине, слишком утомленная нападением и последовавшей затем истерикой, чтобы о чем-то думать. Она стремилась только к забытью, а оно не приходило.
Господи, как бы ей хотелось думать, что этого мира не существует, что ей снится кошмар и скоро она проснется в безопасном Бель-Эйре!
С тех пор как ее рыдания прекратились, она не слышала ни звука, не считая неровного стука ее сердца.
Сердце, пожалуйста, остановись, молила она, и освободи меня от этого.
…Сначала она услышала, как дверь спальни закрывается на защелку.
Кто-то снова вошел в комнату.
Она открыла глаза не сразу. Ей было неинтересно, который там из них. Достаточно было знать, что ее все еще не оставляют в покое.
Раньше, когда ее истерика прошла, у нее промелькнула мысль, не будет ли Злодей единственным, кто возьмет ее силой в эту ночь или потом. Скроет ли он свое подлое деяние от других? Ей казалось, что он мог бы так сделать.
Теперь, чтобы узнать, был ли это Злодей или один из остальных, она, наконец, заставила себя открыть глаза.
Рядом с кроватью стоял мясистый плотный здоровяк в мятой полосатой пижаме.
Продавец.
Его глаза с красными прожилками были направлены не в ее глаза, а на ее оставшиеся непокрытыми груди. Взгляд его казался завороженным, рот открылся, дыхание участилось.
О, Господи, простонала она про себя, он знает, они все знают. В нее уже проникли один раз. Поэтому теперь она уже не является неоскверненной, достойной благоговения, свободной от вторжения территорией. Ворота уже открыты. Публику приглашают входить. Сезон начался.
О, Господи, нет. Неужели этот вот, Продавец, и другие не окажутся более чуткими к ее переживаниям? Она стала молиться, затем остановилась.
Ее детские надежды на какие-то цивилизованные приличия и уважение исчезли, не успев сформироваться.
Продавец, все еще не глядя на ее лицо, все еще зачарованный ее грудями, возился с завязками своих пижамных брюк. Он снял их быстро и молча. Он не терял времени.
— Нет, пожалуйста, нет, — слабо запротестовала она.
Он приблизился к кровати, лихорадочно расстегивая куртку, и отбрасывая ее в сторону.
— Не надо, — молила она. — Просто потому что то, другое животное…
Он навис над ней.
— Я не делаю ничего такого, чего бы ты еще не знала.
— Нет, не надо, не надо. У меня болит там, внизу. Мне очень больно. Я была сухой…
— Нет, сейчас ты уже не сухая.
— Я измучена до крайности. Я больна. Поставьте себя на мое место. Пожалуйста, имейте сострадание.
— Я буду осторожен. Ты увидишь.
Что она видела сейчас, чего она не могла не видеть, было отталкивающее, отвратительное, голое существо над ней.
Существовал ли какой-нибудь способ вызвать у него хоть подобие благоразумия?
Все призывы будут сейчас потрачены впустую, она это знала. Слишком поздно.
Кровать осела слева от нее, так что она скатилась в его сторону, когда он стоял на коленях.
— Что вы предпочитаете, мадам? — спрашивал он. — Я стремлюсь услужить.
— Вали отсюда, черт бы тебя побрал, или я убью тебя. Только тронь меня, и я…
— Не трать время зря. Давай начнем представление.
Он тяжело опустился рядом, соприкоснувшись с нею.
Слабея, она постаралась отстраниться, но его рука была на одной из ее грудей, а волосы оказались на лице, когда он начал целовать и сосать ее соски, сначала один, потом другой. Она старалась вывернуться, но рука плотно удерживала ее на спине.
Пока он неумолимо совершал подобные действия с ее мягкими, безответными сосками, во второй раз за эту ночь она ощутила, как на ее бедре поспешно растет некая твердость.
