Лишь одна деталь выбивалась из цепочки приятных событий, произошедших с ней за последние двадцать четыре часа: она не получила никаких известий от Мильтона Васкаса из «Вэнити фейр». Несмотря на то что Васкас сказал ей, что в Америке этот день нерабочий, Инес не удержалась от искушения набрать номер телефона, оставленный на автоответчике, — пусть даже ради глупого удовольствия услышать: «Hello, this is Vanity Fair’s answering machine»
[9]
или что-нибудь в этом роде. Однако вместо этого, набрав номер, она услышала: «Sorry, the number cannot be completedas dialed». Такого номера не существует. По-видимому, она неправильно его записала — ничего удивительного, ведь она была в таком возбуждении. Ладно, не важно, потрясающая новость была записана на автоответчике ее телефона, и если сегодня ей не удастся связаться с редакцией, завтра она позвонит в международную справочную, чтобы узнать правильный номер, или, еще лучше, — дождется звонка Васкаса. Запаздывающее подтверждение нового фантастического взлета в ее карьере было всего лишь досадной мелочью этого великолепного дня. Ведь весь он был сплошной последовательностью приятных событий, которые в подростковом возрасте она записала бы следующим образом.
«10.30 утра: я собираюсь выходить из дома и беру с собой только маленький «Олимпус» — на тот случай, если увижу что-нибудь интересное. Сегодня мне предстоит не работа, а просто разговор с Майрой насчет фотографий, посланных мной вчера по электронной почте, снимков женщины с красными ногтями. Я открываю дверь в коридор, и что же я вижу (здесь стояли бы шесть-семь вопросительных знаков): банкноту, лежащую на полу, как будто специально в ожидании меня. Пускай это всего 10 евро, но ведь это приносит удачу — разве не так? (Несколько восклицательных знаков.) Моя дорогая мамочка, конечно же, увидев их, не смогла бы удержаться — даже без свидетелей, без поклонников рядом, — чтобы не продемонстрировать свой великолепный французский, продекламировав глупость из Лафонтена C’ést peut être le commencement de ma fortune?
[10]
и т. д. — так же как делали мы в колледже, когда находили на улице монетку. Однако я суеверна (здесь текст следовало бы украсить, например, каким-нибудь цыганским символом удачи)… и поэтому не собираюсь разрушать утреннее везение чтением начала басни, окончание которой всем известно. И речи быть не может. Я поднимаю банкноту и иду своей дорогой, ведь находка — не причина для опоздания.
12.45: Майре очень понравились мои фотографии, особенно средний план, получившиеся у меня, как у Аведона (торжествующие восклицательные знаки). Значит, все в порядке. А я уж боялась, что из-за вчерашнего похмелья они получатся ужасно. Теперь Майра хочет, чтобы я делала фотографии репортажа с Нурией Эсперт и Ванессой Редгрейв тет-а-тет. Совсем другое дело, в этом случае не я делаю ей одолжение, а она мне, потому что этот материал пойдет в заграничные издания (длинный ряд многоточий).
12.50: пробегая мимо кафе (ну и холод!), я вижу парня, моложе меня и красивого как бог, в шапке а-ля Амундсен. Он смотрит на меня (здесь должны были бы появиться по меньшей мере семь бьющихся сердец, раскрашенных разными цветами, и множество восклицательных знаков). Его лицо откуда-то мне знакомо, но откуда? Разве я могла забыть такое лицо (еще восклицательные знаки)? И, кстати, он ни капельки не похож на Ферди и прочих Тоникёртисов Беатрис, ни капли (дважды подчеркнуто черной линией)!
17.30: день идет слишком гладко — это даже начинает меня беспокоить. На автоответчике — ни одного сообщения от матери, зато есть предложения от двух итальянских журналистов, желающих взять у меня интервью для «Оджи» и «Рай». Кроме того (рисуем барабаны, литавры и множество восклицательных знаков), пришел факс от Игнасио де Хуана, написанный — о чудо! — не по-английски (не менее десяти вопросительных знаков). Нет и проклятых пляшущих человечков (опять вопросительные знаки, намного больше). Он пишет, что хочет увидеться со мной, поговорить о чем-то, что он давно уже обдумывал. Я посылаю ему факс, и мы договариваемся о встрече. Я вкладываю его любовное послание в дневник, потому что оно просто невероятно. Что же все-таки происходит?
20.30: ничего не происходит, просто я чувствую себя великолепно. Мне определенно везет. В награду я проведу этот вечер дома — это действительно то, чего мне сегодня хочется. Поужинаю пораньше и поставлю какой-нибудь из моих любимых фильмов — может быть, «Мою прекрасную леди» или «Жизнь Брайана». Кстати, до сих пор нет никаких вестей от Беатрис и ее Тоникёртиса. La vita é bella
[11]
».
Если бы этот дневник существовал на самом деле, Инес, вероятно, пришлось бы включить в него еще одну запись, которая испортила бы феноменальный урожай хороших новостей за один день. Однако так как этого дневника не было и в помине, в нем не могло появиться и следующее известие, которое Инес прочитала в телетексте на первом канале, пока перематывала кассету с фильмом «Жизнь Брайана»:
«Сегодня в автомобильной катастрофе погиб знаменитый шестидесятипятилетний скульптор Алонсо Блекуа. Его спутница, ехавшая не пристегнувшись ремнем безопасности, лишилась обеих кистей рук, отрезанных лобовым стеклом…»
«Свобода или распятие?» — некстати спросил один из участников шоу «Монти Пайтон», появившись на экране. Инес попыталась вернуться к телетексту: «Боже мой, какой кошмар. Где же новости в этом проклятом аппарате? Флорентино Перес заявил, что «Реал Мадрид» не собирается… Бесплатно: узнайте свой гороскоп. Мучает ревматизм?.. Черт побери!»
Инес больше не смогла найти никакой информации об этом происшествии. Ей даже не удалось вернуться туда, где она прочитала об этом в первый раз. Хотя… что еще можно узнать из телетекста? Лучше позвонить Майре, ей наверняка что-нибудь известно… «Боже мой, — думала Инес, — ведь я ее фотографировала всего несколько часов назад». Некоторые утверждают, будто фотоаппаратом можно уловить некоторые вещи — ауру человека, которому, например, скоро предстоит пережить несчастье. Инес никогда не верила подобным домыслам. Но где же эти фотографии? Она села за компьютер, защелкала мышью… вот они. Да, да, это они, вот эта женщина, ее открытый рот, лоб в морщинах, просто невероятно… Инес кажется, будто она говорит сейчас, так же как и вчера: «…слушай, детка, такая вот она, жизнь, понимаешь?», «Алси я повезу на биеннале в Венецию, ведь это я спасла его от перфорации желудка, понимаешь меня?»
«И что из этого? — думает Инес, разглядывая лицо женщины. Человек верит или заставляет верить других в свою мнимую значимость, а в результате: что Венецианская биеннале, что язва желудка — все едино… Алси мог бы и не создавать себе столько хлопот, ведь теперь он все равно умер». Инес искала на фотографиях женщины какое-нибудь предвестие, тень, какой-нибудь знак, но не находила там никакого предупреждения о том, что случится с ней через несколько часов. Теперь поддернутая юбка и толстые ноги кажутся Инес совсем уж непристойными — только и всего. Она просматривала фотографии одну за другой, пока не появились снимки рук. «Это я их обрезала ей», — вдруг подумала Инес, и по телу пробежала неприятная дрожь, как всегда бывает, когда вспоминаешь свою последнюю встречу с человеком, которого постигло несчастье. А ведь теперь эта женщина такая же безрукая, как на фотографиях Инес…
