Я не потратил века своей жизни на исследования физического
мира. Или на завоевание власти. Но если я решу одержать некую победу для самого
себя, мир отступит передо мной, словно все его заслоны окажутся бумажными.
Моя империя, мой мир сотворен из игрушек и денег. Но
насколько лучше было бы создать его из лекарственных средств, чтобы усмирить
человеческого самца, чтобы разбавить концентрацию тестостерона в его венах,
навечно заглушить его боевые кличи.
И представьте, если угодно, Талтоса, охваченного подлинным
энтузиазмом… Не мечтателя, проводящего свою краткую жизнь в туманных далях,
воспитанного на языческой поэзии, а пророка, верного заветам Христа, решившего,
что насилие должно быть уничтожено, что мир на земле стоит любой жертвы.
Вообразите легионы новорожденных, преданных такому делу,
армии воинов, призванных проповедовать любовь в каждой деревушке и в каждой
долине и искоренять, да-да, буквально искоренять тех, кто возражает против
этого.
Кто я, в конце концов? Некое хранилище генов, которые могли
бы разрушить мир? И кто вы, мои мэйфейрские ведьмы? Вы все еще несете те же
самые гены сквозь столетия, так что мы вместе с нашими сыновьями и дочерьми
наконец можем покончить с царством Христовым.
Библия называет одно имя, не так ли? Зверь, демон,
Антихрист.
Кто обладает мужеством, чтобы вынести такую славу? Наивные
старые поэты, все еще обитающие в башнях и мечтающие о ритуалах на холме в Гластонбери,
чтобы обновить мир.
И разве не убийство было основным требованием для
осуществления мечты того сумасшедшего, трясущегося от страха старика?
Я пролил кровь – она и сейчас на моих руках – во имя мщения.
Трогательный способ исцеления ран, единственный, к которому мы прибегаем снова
и снова в нашей ничтожности. Таламаска восстановлена. Цена слишком высока, но
дело сделано. И наши тайны все еще в безопасности в данное время.
Мы друзья, вы и я. И пусть мы никогда не причиним вред друг
другу. Я могу дотянуться до ваших рук даже во тьме. Вы можете воззвать ко мне –
и я отвечу.
Но что случится, если возникнет нечто новое? Совершенно
новое? Я предвижу подобное… Я представляю… Но пусть тогда это новое минует
меня.
Ибо я не способен предугадать грядущее.
Я знаю, что никогда не потревожу вашу рыжеволосую ведьму
Мону. Я никогда не причиню никаких неприятностей ни одной из ваших
могущественных женщин. Много столетий миновало с тех пор, как похоть… –
или надежда? – завлекала меня в подобные приключения.
Я одинок. И если я проклят, то забыл об этом.
Я люблю свою империю, своих маленьких прелестных подданных.
Мне нравятся игрушки, которые я предлагаю миру. Куклы с тысячами лиц – мои
дети.
Некоторым образом они заменяют мне танцы, мой круг, мою
песню. Символы вечной игры – возможно, творение Небес…
Глава 31
Сон повторяется. Она выбралась из кровати, сбежала вниз по
лестнице.
– Эмалет!
Лопата под деревом. Никому и в голову не пришло убрать ее.
Она копала и копала… И вот она, ее девочка, с длинными
распущенными волосами и большими голубыми глазами.
– Мама!
– Сейчас, моя дорогая.
Они в яме, вместе. Роуан убаюкивает ее.
– Ох, я так сожалею, что убила тебя.
– Все в порядке, милая мамочка.
– Была война, – говорит Майкл. – А на войне
людей убивают. Затем, впоследствии…
Она проснулась, задыхаясь.
В комнате тихо, лишь приглушенно жужжат установленные вдоль
пола маленькие вентиляторы, отгоняя жару. Майкл спал рядом, пальцами касаясь ее
бедра. Она села и прижала ладони ко рту, глядя на него сверху.
«Нет, не буди его. Не заставляй его снова страдать».
Но она знала.
Когда беседа прекратилась и тема была исчерпана, когда они
отобедали, а потом гуляли по занесенным снегом улицам до рассвета, когда они
возвратились, и позавтракали, и поговорили еще немного, и поклялись в дружбе,
уже тогда она знала, что не должна была убивать свою девочку. Для этого просто
не было причин.
Как могло это кроткое создание с глазами газели, утешившее
ее своим мягким голосом, напоившее молоком, хлынувшим из ее грудей, – как
могло это трепещущее создание причинить зло кому бы то ни было?
Какой логический ход мысли заставил ее поднять оружие? Что
за логика приказала нажать на спуск? Дитя, зачатое в насилии, дитя заблуждения,
дитя ночного кошмара. Но все же дитя…
Она выбралась из кровати, в темноте нашла домашние туфли и
потянулась за пеньюаром, брошенным на спинку стула, – еще одно незнакомое
одеяние, которыми забит ее чемодан, благоухающий духами другой женщины.
Убить ее! Убить это нежное доверчивое существо, полное
воспоминаний о древних землях, о долине и равнинах и кто знает, о каких еще
таинствах! Ее утешение в темноте, когда она была привязана к кровати. «Моя
Эмалет…»
Светлое белое окно словно повисло в воздухе в дальнем конце
темного вестибюля – огромный прямоугольник светящегося ночного неба,
проливающий сияние на длинную дорожку цветного мрамора.
Она устремилась к этому свету. Халат вздулся за спиной. Ноги
легко несли ее, чуть слышно стуча по полу. Она вытянула руку, чтобы нащупать
кнопку лифта.
Отнеси меня вниз, вниз, вниз, к куклам. Забери меня отсюда.
Если я погляжу из того окна, то выпрыгну. Открою его и увижу бесконечную линию
фонарей – огни крупнейшего в мире города. А потом проберусь наверх, раскину
руки в стороны и… кану в ледяную тьму.
Вниз, вниз, вниз – к тебе, моя девочка.
Все образы этой истории пронеслись у нее в голове.
Вспомнился звучный тембр его голоса, его нежные глаза, когда он рассказывал. А
теперь она лежит глубоко под корнями дуба… нечто навсегда отторгнутое от мира,
не оставившее после себя ничего – ни каких-либо записей, ни упоминания в
песнях…
Двери лифта закрыты. До нее доносится шум ветра в шахте –
легкое посвистывание, возможно похожее на ветер в горах. И пока кабина
спускается, он завывает, словно Роуан оказалась в гигантском камине Ей хочется
съежиться в комок и лечь на пол, обмякнуть – без воли, без стремлений, без
цели, без дальнейшей борьбы. Просто кануть во тьму.
Не будет ни слов, ни мыслей. Больше не знать ничего, не
постигать что-либо новое…
«Я должна взять ее за руку, я должна удерживать ее. Так
легко было бы заботиться о ней, такой нежной, прижимать к грудям мою дорогую,
мою Эмалет…
