– Теперь, думаю, мне стоит пробыть в Нью-Йорке еще
часок или два, – сказал он. – Если мне действительно удастся увидеть,
как ты на меня рассердишься.
Эш не ответил. Было крайне важно не сказать чего-нибудь
такого, что могло быть неправильно истолковано, ни теперь, ни в будущем, ни
Сэмюэлю, ни кому-либо еще. Он помнил об этом всегда, но временами необходимость
сдерживаться оказывалась поистине судьбоносной.
– И кого же я должен любить? – спустя мгновение
спросил он. Это было произнесено с легчайшим укором. – Я буду рад, когда
ты уедешь. Я имею в виду… Я имею в виду, что буду рад, когда этот неприятный
разговор закончится.
– Эш, тебе не следовало столь сильно привязываться к
ним, не надо было сообщать им обо всем, что сделал. И еще… Этот цыган… Ты
позволил ему сразу возвратиться в Таламаску.
– Юрий? А что ты хочешь, чтобы я сделал? Как я мог
запретить Юрию возвратиться в Таламаску?
– Ты мог заманить его в Нью-Йорк, устроить его к себе
на какую-нибудь работу. Ему и так не повезло в жизни. Но ты отправил его домой,
чтобы он написал целые тома о том, что случилось. Черт побери, он мог бы стать
твоим компаньоном.
– Это для него не подходит. Он должен был вернуться в
орден.
– Конечно, надо было так сделать. И он был то, что тебе
надо: изгой, цыган, сын шлюхи.
– Пожалуйста, постарайся говорить не столь
оскорбительно и вульгарно, как обычно. Ты пугаешь меня. Пойми, таково желание
Юрия. Если бы он не хотел вернуться, сказал бы об этом. Его жизнь всегда была
сосредоточена на ордене. Он должен был вернуться, по крайней мере чтобы залечить
свои раны. А после этого? Он не был бы счастлив в моем мире. Куклы – чистое
волшебство для тех, кто любит и понимает их. Для остальных они не более чем
игрушки. Юрий – человек с грубым душевным восприятием, не способный различать
тонкости.
– Это звучит хорошо, – отозвался Сэмюэль, –
но глупо. – Он смотрел, как официант ставит перед ним новую порцию
виски. – В вашем мире уйма занятий, с которыми мог бы справиться Юрий. Ты
мог бы поручить ему разбивку новых парков, посадку новых деревьев, предложить
ему участвовать в выполнении всех твоих грандиозных планов. Тех, о которых ты
рассказывал ведьмам: что ты собираешься сооружать парки в небесах, чтобы каждый
мог видеть то же, что и ты из своих мраморных покоев? Ты мог бы дать ему работу
на всю жизнь, и он стал бы твоим товарищем…
– Прекрати, пожалуйста. Этого не случилось. И не могло
случиться.
– Но произошло то, что ты стремишься наладить дружеские
отношения с этими ведьмами, с мужчиной и женщиной, с женатой парой, входящей в
громадный клан, окружающий их, с людьми, которые априори преданы семейному
образу жизни, что чрезвычайно свойственно людям…
– Что я должен сделать, чтобы ты остановился?
– Ничего. Пей свое молоко. Я знаю, тебе не терпится. Ты
стыдишься пить его при мне, боишься, что я могу сказать нечто вроде: «Эшлер,
пей свое молоко!»
– Что ты и сделал, хотя я к нему даже не притронулся,
как видишь.
– Ах, так вот в чем дело. Ты любишь эту парочку, этих
ведьм. И задача их состоит – как я понимаю – в том, чтобы забыть обо всем, что
ты им рассказал о кошмаре Талтосов, о долине, об убийстве маленьких идиотов,
проникших в Таламаску… Самое главное для сохранения нормальной психики этой
пары – необходимость отправиться домой и строить свою жизнь так, как того от
них ожидает семья Мэйфейр. И мне противно видеть, что ты любишь тех, кто
непременно отвернется от тебя, ибо те двое непременно так и поступят.
Эш не ответил.
– Их окружают сотни людей, которым они должны показать,
что эта часть их жизни не что иное, как ложь, – продолжал убеждать его
Сэмюэль. – Они пожелают забыть о твоем существовании, ибо не захотят
смириться с тем, что великая реальность их повседневного существования теряет
смысл в ослепительном блеске твоего присутствия.
– Я понимаю.
– Мне не нравится, когда ты страдаешь.
– А это заметно?
– Да! Мне нравится раскрывать журналы или газеты и
читать об успехах твоей маленькой корпорации, видеть твое улыбающееся лицо,
читать твое имя в первой строке легкомысленного маленького списка из десятка
наиболее эксцентричных миллиардеров или наиболее завидных холостяков Нью-Йорка.
А теперь я уверен, что ты разобьешь свое сердце, сомневаясь в том, истинные ли
они твои друзья, эти ведьмы, можешь ли ты призвать их, когда у тебя болит
сердце, можешь ли ты, учитывая их осведомленность, полагаться на них, что необходимо
каждому существу…
– Остановись, пожалуйста, Сэмюэль.
Просьба Эша положила конец спору. Маленький человек
вздохнул. Он выпил около половины свежей порции виски и изумительно розовым
языком облизнул искривленную нижнюю губу.
– Ладно, Эш, я не хотел тебя расстраивать.
– Я пришел по первому твоему зову, Сэмюэль.
– И теперь сожалеешь об этом?
– Нет, едва ли. Как я могу сожалеть?
– Забудь все это, Эш. Серьезно, забудь. Забудь о
Талтосе, пришедшем в долину. Забудь, что ты знаешь этих ведьм. Забудь о том,
что тебе нужен кто-нибудь, чтобы любить тебя за то, что ты есть. Это
невозможно. Я боюсь. Боюсь того, что ты будешь делать теперь. Пример такого
поведения мне слишком хорошо известен.
– Ну и каков же этот пример? – спокойно спросил
Эш.
– Ты разрушишь компанию, корпорацию, «Игрушки в
изобилии, или Куклы для миллионов» – или как все это у тебя называется? Ты
впадешь в апатию. Ты просто оставишь все как есть. Ты оставишь дела и уедешь
куда-нибудь подальше. И все, что ты построил, все, что ты создал, будет буквально
разваливаться на части. Ты уже поступал так и прежде. А затем ты пропадешь
точно так же, как однажды холодным зимним вечером пропал я. Почему тебя так
притягивает глухая зимняя пора, я не понимаю, но ты снова придешь в долину и
станешь разыскивать меня.
– Это более важно для меня, Сэмюэль, – негромко
заметил Эш. – Это важно по многим причинам.
– Парки, деревья, сады, дети, – нараспев произнес
маленький человек.
Эш ничего не ответил.
– Подумай о тех, кто зависит от тебя, Эш, –
продолжал Сэмюэль все ту же проповедь для все той же паствы. – Подумай обо
всех тех людях, которые делают, продают, покупают и любят вещи, которые
производят твои компании. Это может вполне заменить душевное равновесие, мне
кажется, – сознание, что тебя окружают другие теплые разумные создания,
чувствующие свою зависимость. Ты согласен, что я прав?
