А завтра они выйдут из дома и посетят усыпальницу, где
похоронен Эрон. И он должен будет, согласно старому ирландскому обычаю, просто
поговорить с Эроном вслух, громко, как если бы Эрон отвечал на его слова. А
если кому-нибудь эта шутка придется не по душе, что ж, они могут убираться, не
так ли? Вся его семья всегда так поступала. Отец ходил на кладбище Святого
Иосифа и разговаривал с бабушкой и дедушкой всякий раз, когда ощущал
потребность в таких беседах… А дядя Шамюс, когда болел, говорил своей жене: «Ты
сможешь разговаривать со мной, когда я уйду. Единственная проблема состоит в
том, что я не буду отвечать тебе».
Снова переменился свет, стало темнее, и разросшиеся деревья,
закрывая небо, разделяли его на крошечные сияющие осколки. Садовый квартал,
Первая улица. И чудо из чудес: дом на углу Честнат-стрит, среди весенних
банановых деревьев, папоротников и цветущих азалий, ожидающий их приезда.
– Пирс, ты должен зайти к нам.
– Нет, благодарю, меня ждут в центре города. Отдыхайте.
Позвоните, если понадобится помощь.
Он уже выскользнул, чтобы подать руку Роуан, выходящей из
машины. А затем своим ключом открыл калитку и махнул рукой на прощание.
Охранник в форме, прогуливавшийся вдоль боковой ограды,
незаметно исчез из виду – наверное, зашел за угол дома.
Тишина была поистине целительной. Машина скользнула из света
в тень и бесшумно унеслась прочь. Умирающий полдень, сверкающий и теплый, дарил
умиротворение. Сладкий аромат олив висел над всем двором. А вечером в воздухе
снова распространится запах жасмина.
Эш сказал, что аромат – самый быстродействующий стимул
памяти, позволяющий путешествовать в забытые миры. И он оказался совершенно
прав. Что будет, если человека лишить всех ароматов, необходимых ему как
воздух?
Майкл открыл переднюю дверь и почувствовал внезапное желание
перенести жену через порог. Черт возьми, а почему бы и нет? Он подхватил Роуан
на руки.
Она тихо вскрикнула от удовольствия и обняла Майкла за шею.
Самое главное, когда отваживаешься на подобные жесты, не
уронить даму.
– А теперь, моя милая, мы снова дома, – прорычал
он прямо в ее мягкую шею, заставляя Роуан откинуть голову назад и целуя под
подбородком. Запах сладких олив уступил место запаху Эухении: вечно
присутствующему запаху воска, старого дерева и чего-то еще сложного,
непонятного, очень дорогого и вдыхаемого с наслаждением.
– Аминь! – прошептала Роуан.
Пока он опускал Роуан на пол, она на миг прильнула к нему.
Ах, это было приятно! И его стареющее, израненное сердце замерло. Она услышала
– разве она могла не услышать своим докторским ухом? Ничего страшного. Он
стоял, крепкий и спокойный, прижимая ее к себе, вдыхая запах ее чистых мягких
волос, глядя вниз, на Роуан, на сверкающий холл, и дальше, вдоль громадного,
словно парящего в воздухе белого прохода, на виднеющиеся вдалеке стенные
росписи столовой, все еще освещенные полуденным солнцем. Дома. Здесь. Никогда,
никогда ранее они не испытывали ничего подобного.
Наконец Роуан выскользнула из его объятий и встала на ноги.
Едва заметная, крошечная морщинка появилась на лбу.
– Все хорошо, милый, – сказала она. – Только
некоторые воспоминания тяжко умирают, ты знаешь. Но я думаю об Эше, и над этим
стоит поразмыслить больше, чем над всеми остальными печальными событиями.
Он хотел ответить, хотел сказать что-нибудь о своей любви к
Эшу и о чем-то еще, терзавшем душу. Но лучше оставить это в покое – вот что
посоветовали бы ему другие, если бы он когда-нибудь спросил у них совета. Но он
не мог. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, и при этом создавалось
впечатление, что он сердится, хотя это вовсе не входило в его намерения.
– Роуан, любовь моя, – произнес он, – я
понимаю, ты могла бы остаться с ним. Ты сделала выбор.
– Ты – мой мужчина, – срывающимся голосом ответила
она. – Мой мужчина, Майкл.
Хорошо бы было отнести ее наверх, но ему уже никогда не
справиться с этим, со всеми двадцатью девятью ступенями. Интересно, куда
подевались эти юные леди и бабушка, воскресшая из мертвых? Нет, они не могли
скрыться от них теперь, если только благодаря какой-то невероятной удаче все племя
целиком не отправилось куда-нибудь на ранний обед.
Закрыв глаза, он поцеловал ее снова. Никто не сможет
запретить ему делать это так часто, как захочется. Поцелуй. И когда Майкл снова
открыл глаза, он увидел в другом конце холла рыжеволосую красавицу – точнее,
двух, и одна из них была очень-очень высокой – и эту вредную Мэри-Джейн, с
желтыми косами на макушке: три самые великолепные шеи во всей Вселенной, три
молодые девушки, подобные лебедям. Но кто эта новая красавица, невероятно
высокая и выглядящая… да, точно как Мона?!
Роуан обернулась и внимательно смотрела вниз, в конец
вестибюля.
Три грации – так они выглядели на фоне двери в столовую. И
казалось, лицо Моны одновременно находится в двух местах. Это не было некое
сходство – это было повторение. И почему они стоят словно застывшие на картине
– все трое в хлопчатобумажных платьях, все трое пристально смотрят на гостей.
Он услышал, как Роуан охнула. Он видел, как Мона рванулась и
побежала навстречу ему по полированному полу.
– Нет, вы не должны ничего делать! Подождите! Вы должны
выслушать!
– Боже мой, – сказала Роуан, тяжело прислоняясь к
мужу и дрожа с головы до ног.
– Это моя дочь, – сказала Мона. – Ребенок.
Мой и Майкла. И вы не смеете причинить ей вред.
Внезапно эта фраза поразила его, как с ним часто случалось
под стремительным натиском различных событий, навалившихся разом и
захватывающих дух. Дочь? Ребенок? Эта молодая женщина? Гигантская генетическая
спираль произвела это на свет. Она Талтос, это можно утверждать с полной
уверенностью. Так же, как Эш – Талтос, как те двое под деревом – тоже Талтосы.
Роуан вот-вот готова была потерять сознание и упасть. А сам Майкл чувствовал
нестерпимую боль в груди.
Он ухватился за перила винтовой лестницы.
– Скажите мне теперь, сейчас же, что никто из вас не
собирается причинить ей зло! – кричала Мона.
– Причинить ей зло? Как я могу? – удивился Майкл.
Роуан заплакала, бормоча что-то неразборчивое сквозь
прижатые ко рту ладони.
Высокая девушка нерешительно сделала шаг, затем другой. А
вдруг сейчас раздастся беспомощный голос, тот же детский голос, который он
слышал от другой, прежде чем она упала, сраженная выстрелом. Он почувствовал
головокружение. Солнце померкло, и дом погрузился в сумерки.
– Майкл, сядь – вот сюда, на ступеньку, – сказала
Мона.
