Печальные оттенки… Он рассказывал ей когда-то о печальных
тонах – во время сверкающего радостью медового месяца, прежде чем их дитя
превратилось в чудовище. Он говорил, что в викторианское время люди красили
дома в «опечаливающие» цвета, создавая нечто приглушенное, хмурое, неясное.
Викторианские дома по всей Америке красили в такие цвета. И он любил их – эти
красно-коричневые, оливково-зеленые и серо-стальные оттенки. Однако сейчас
следовало бы подумать о другом слове, более точно характеризующем пепельный
сумеречный и глубокий мрачно-зеленый оттенки темноты, окутывавшей лиловый дом с
ярко окрашенными ставнями.
Теперь она задумалась. Был он «опечален»? Вот о чем думала
она сейчас. «Опечаливал» ли он все сам? Повлияло ли на него таким образом все
случившееся? Или ей следовало бы найти другое слово для помрачневшего, но все
равно дерзкого взгляда, для лица, теперь почти всегда остававшегося замкнутым,
однако ни в коей мере злым или угрожающим.
Майкл взглянул на нее, и этот взгляд ударил ее подобно
молнии. Поразительно! Печаль и улыбка почти слились воедино. «Повтори это
снова, – подумала она, когда он отвернулся. – Порази такими глазами
меня еще раз. Сделай их большими и синими и хоть на миг по-настоящему
ослепительными».
Роуан коснулась рукой едва заметной бороды на его лице.
Провела рукой по его шее, а затем дотронулась до прекрасных черных волос и до
недавно поседевших, более грубых, серых, и погрузила в них пальцы.
Он удивленно вскинул взгляд, словно был поражен ее жестом,
потом медленно, не поворачивая головы, перевел глаза на нее. Она убрала руку и
встала. Он встал рядом с ней.
Роуан ощутила биение пульса в его руке. Пока он отодвигал
стул, стоявший у нее на пути, она позволила себе мягко прислониться к нему всем
телом.
По лестнице они поднимались не спеша.
Спальня оставалась такой же, как и все последнее время:
очень светлой и теплой. Кровать никогда не застилалась, а только аккуратно
накрывалась, чтобы Роуан могла прилечь в любой момент.
Она затворила дверь и заперла ее на замок. Он уже снимал с
себя пиджак. Она расстегнула блузку и бросила ее на пол.
– Операция, которую сделали, – сказал он. – Я
думал, возможно…
– Я вполне здорова и хочу этого.
Он подошел ближе и, повернув Роуан лицом к себе, поцеловал
ее в щеку. Она ощутила обжигающую грубость его бороды, силу рук, властно
потянувших ее за волосы, когда она попыталась отклонить голову. Она выдернула
из брюк его рубашку.
– Сними это.
Роуан расстегнула молнию на юбке, и та упала на пол. Как она
похудела! Но ее мало заботило, как выглядит собственное тело. Ей хотелось
видеть тело мужа. Она прикоснулась к черным вьющимся волосам на его груди и
ущипнула его соски.
– Ах, это слишком сильно, – прошептал он.
Он прижал ее к груди. Ее рука поднялась между его ног и
обнаружила, что он тверд и уже готов. Она притянула его к себе, откидываясь на
постель, потом перевернулась и упала на холодящую поверхность хлопчатобумажной
простыни. Майкл упал на нее всем весом. Боже, эти большие кости снова крушат
ее, облако его волос щекочет шею… запах потной плоти и прекрасного одеколона…
эта царапающая, толкающая, божественная грубость.
– Сделай это быстро, – прошептала она. – Мы
помедлим во второй раз. Наполни меня…
Но он не нуждался в указаниях.
– Сильнее, сильнее, – шептала она сквозь стиснутые
зубы.
Член вошел в нее, потрясая своим размером, причинял боль,
царапал… Но эта боль была великолепна, исключительна, совершенна. Она сжала
член в себе, собрав все силы, которые у нее оставались, но мышцы ослабли и не
подчинялись командам – израненное тело предавало ее.
Не имело значения. Он жестоко сокрушил ее, и она кончила, не
признаваясь в том ни стоном, ни вздохом, и застыла, опустошенная, с пылающим
лицом, с распростертыми безвольными руками, а затем сжала его со всей силой, до
боли… А он снова и снова входил в нее могучими рывками, которые резко
вскидывали его вверх, а затем заставляли падать в ее объятия, – влажного,
знакомого и безумно любимого. Майкл…
Он освободил ее. Он был не в состоянии сразу же начать
снова. Этого можно было ожидать. Лицо его покрылось каплями пота, волосы
прилипли ко лбу.
Роуан спокойно лежала в прохладе комнаты, нагая, и следила
за движением лопастей вентилятора под потолком – странно медленным, почти
гипнотическим.
«Лежи спокойно», – приказала она своему телу, своему
лону, своему внутреннему «я». Она лежала в полудреме, мысленно обращаясь к
воспоминаниям прошлого. Руки Лэшера… Неожиданно Роуан почувствовала, что
страшится и одновременно желает его. Дикое, похотливое божество – да, он мог
казаться таковым, – но он был человеком, грубым человеком, притом с громадным
любящим сердцем Он был столь божественно груб и божественно прост – совершенно
ослепительный, жестокий и простой.
Майкл выбрался из кровати. Роуан не сомневалась, что он
вскоре уснет. А вот она не сможет.
Но он встал и снова оделся, достав чистую одежду из шкафа в
ванной. Он стоял спиной к ней, и когда обернулся, свет из ванной озарил его
лицо.
– Почему ты это сделала? Почему ты ушла с ним?
Слова прозвучали словно вопль души.
– Ш-ш-ш! – Она села и приложила палец к
губам. – Не возвращайся к этому. Можешь возненавидеть меня, если тебе…
– Ненавидеть тебя? Господи, как ты можешь говорить мне
такое? Днем и ночью я только и твердил, что люблю тебя! – Он подошел к
кровати и оперся на нее руками. Он возвышался над ней, чудовищно прекрасный в
своей ярости. – Как ты могла оставить меня подобным образом? – Он
плакал. – Как?
Майкл обошел вокруг кровати и внезапно схватил Роуан за
обнаженные руки, причиняя ей невыносимую боль.
– Не смей это делать! – вскрикнула она, пытаясь
сдерживать голос, осознавая безобразность сцены, испытывая панический
ужас… – Не смей бить меня, я тебя предупреждаю. Это то, что делал он, что
он делал снова, и снова, и снова. Я убью тебя, если ты меня ударишь!
Ей удалось высвободиться, и она перекатилась на другую
сторону кровати и бросилась в ванную, где холодные мраморные плитки пола словно
обожгли босые ступни.
«Убить его? Проклятье! Если ты не остановишь себя, сама,
собственной волей, ты со своей силой можешь убить Майкла!»
