Сколько раз она пыталась сделать это с Лэшером, плюя на
него, с жалкой ненавистью твердя себе: «Убей его, убей его, убей его», – а
он только смеялся. А этот человек умрет, если она ударит его своей невидимой
яростью. Он умрет, как умирали другие – грязные, жуткие убийцы, искалечившие ее
жизнь.
Ужас. Тишина, покой в комнате. Она медленно повернулась,
посмотрела сквозь дверь и увидела его, стоящего возле кровати, спокойно
смотрящего на нее.
– Мне следовало бы опасаться тебя, – сказал
он, – но я не буду. Боюсь только одного. Что ты не любишь меня.
– Ох, но я люблю тебя, – отозвалась она. – И
всегда любила. Всегда.
Плечи его на миг опустились, всего на миг, и он отвернулся
от нее снова. Он был жестоко ранен, но никогда больше она не увидит на его лице
того беззащитного выражения, которое появлялось раньше. Никогда больше он не
проявит к ней искреннюю нежность.
У окна, выходящего на веранду, стояло кресло, и он по
привычке направился к нему и сел, все еще отвернувшись от нее.
«И я собираюсь ранить тебя снова», – подумала она.
Ей хотелось подойти, поговорить с ним, прикоснуться к нему еще
раз. Поговорить так, как в первый день после того, как она пришла в себя,
похоронив свою единственную дочь – единственную, которая у нее была, – под
дубом. Ей хотелось открыть ему теперь свою абсолютную любовь и разгорающееся
волнение, которое она чувствовала тогда, свою абсолютную любовь, бездумную и
стремительную, без малейших предосторожностей.
Но, казалось, это совершенно недостижимо, после того как
сказаны были последние слова.
Она подняла руки и с силой провела ими по волосам. Затем,
скорее всего механически, потянулась к кранам душа.
Под струями воды мысли обрели четкость – возможно, впервые
после произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова.
Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, из
которых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Немыслимое
количество одежды в стенных шкафах сбивало с толку. В конце концов она выбрала
брюки из мягкой шерсти – старые брюки, которые носила вечность тому назад в
Сан-Франциско. А поверх надела обманчиво тяжелый с виду, свободный
хлопчатобумажный свитер.
Весенние вечера еще весьма прохладны. И было приятно ощущать
себя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог купить ей все
эти красивые платья?
Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала: «Ты можешь
потерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если не
объяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственный
инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».
Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда не
запиралась на замок. Не сделала это и теперь. Увидев на его лице спокойное,
понимающее выражение, Роуан почувствовала огромное облегчение. И чуть не
заплакала.
– Я люблю тебя, Майкл, – сказала она. – И
готова прокричать это на весь мир. Я никогда не переставала любить тебя. Все
дело в тщеславии и гордости, а молчание… молчание означало неудачу души при
попытке вылечить и укрепить себя или, быть может, необходимое отступление, к
которому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом.
Он слушал внимательно, слегка хмурясь. Лицо оставалось
спокойным, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза,
огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальные
тени.
– Не представляю, как мог бы обидеть тебя именно
теперь, Роуан, – произнес он, – я в самом деле не могу, просто не
могу.
– Майкл, но…
– Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой
случилось. Знаю, что он сделал. Поверь, знаю. Но я не имею права винить тебя,
сердиться на тебя, обижать тебя так же. Не имею!
– Майкл, я все понимаю, – сказала она. – Не
надо. Хватит, или ты заставишь меня плакать.
– Роуан, я его уничтожил. – Майкл понизил голос до
шепота, как поступают многие, говоря о смерти. – Я уничтожил его, и это
еще не все! Я… Я…
– Нет. Не говори ничего больше. Прости меня, Майкл,
прости ради себя и ради меня. Прости меня.
Она наклонилась вперед и поцеловала его, намеренно лишив
возможности вдохнуть, чтобы он не смог ничего сказать. И на этот раз, когда он
сжал ее в объятиях, они были исполнены прежней нежности, былого драгоценного
тепла и огромной заботы. Она снова ощутила себя защищенной – защищенной, как
это было при их первом любовном свидании.
Должно быть, сейчас происходило нечто более прекрасное, чем
просто возможность чувствовать себя в его объятиях, нечто более драгоценное,
чем просто ощущение близости к нему. Но она не могла задумываться сейчас об
этом – конечно, дело было не в волнении страсти. Оно тоже присутствовало –
очевидно, чтобы радоваться и наслаждаться снова и снова. Но здесь было еще
нечто такое, чего она не познала ни с одним другим существом на земле, –
вот, видимо, в чем дело!
Наконец он оторвался от нее, взял ее руки и поцеловал их,
после чего ослепил ее снова открытой мальчишеской улыбкой, точно такой же,
какую, как она думала, ей больше не удастся увидеть. А потом подмигнул и
сказал:
– Похоже, ты действительно любишь меня по-прежнему,
малыш.
– Да, – отозвалась она, – очевидно. Я однажды
поняла это, и так будет вечно. А сейчас давай выйдем из дома и пойдем под дуб.
Я хочу немного побыть вблизи их – не знаю почему. Ты и я – мы единственные
знаем о том, что они там вместе.
Они проскользнули вниз по задней лестнице, через кухню.
Охранник возле бассейна просто кивнул им. В саду стемнело, когда они нашли
железный стол. Она прильнула к Майклу, и он прижал ее к себе. «Да, это только
сейчас, а потом ты снова возненавидишь меня, – подумала она. – Да, ты
станешь презирать меня».
Она целовала его волосы, щеку, терлась лбом о его колючую
бороду, ощущая ответное дыхание, глубокое и мощное – полной грудью.
«Ты станешь презирать меня, – думала она. – Но кто
еще может найти тех, кто убил Эрона?»
Глава 5
Самолет приземлился в Эдинбургском аэропорту в одиннадцать
часов вечера. Эш дремал, отвернувшись от окна. Он увидел свет фар
приближающихся машин, черных, немецкого производства седанов, которые по узким
дорогам доставят его и его маленькую свиту в Доннелейт. Такое путешествие можно
было раньше совершить только верхом на лошади. Эш радовался предстоящей поездке
– не потому, что любил опасные путешествия по горам, но потому, что хотел
доехать до долины без задержки.
