— А чего ты ждала? Моника — моя подруга, а не Люциуса! Они практически не общаются, лишь изредка перекидываются словом!
— Вот! Вот оно! — с торжеством сказала Джун, так грохнув чашкой о блюдце, что фарфор задребезжал. — Да ведь всем известно, что как раз это и есть главное доказательство! Заведя интрижку, двое первым делом перестают общаться на людях!
— Джун, ни о каком романе нет и речи! — возразила я, сердясь все больше. — Люциус не способен к интимной жизни, а если бы и был, не стал бы рисковать! Для него это смерть!
— Я жалею, что начала разговор, — сказала Джун, чопорно поджав губы, и поскольку всегда оставляла последнее слово за собой, проворчала под нос: — Самый большой слепец — рогоносец…
Это привело меня в настоящую ярость.
— Ты уже забыла слухи двухмесячной давности?! Тогда говорили, что у Моники роман со мной! Нам приклеили ярлык лесбиянок! Ты и этому верила?
— Ах, оставь! — отмахнулась Джун. — Те слухи было настолько нелепыми, что их никто не воспринимал всерьез.
— Эти еще глупее!
Моя подруга снова поджала губы и приподняла брови, и это воплощенное благочестие окинуло меня уничтожающим взглядом и окончательно вывело из состояния равновесия.
— Моника — чудесный человек и хорошая подруга! — повторила я сквозь зубы. — Все лето она помогала мне, не жалея сил! Думаешь, легко быть женой инвалида? Люциус столько настрадался, что до сих пор не может опомниться! Настроение ни к черту, он то и дело ко мне цепляется, а порой даже угрожает всякой ерундой! И так целое лето! А где, скажи на милость, все это время были мои лучшие подруги?
— Ну, знаешь! — огрызнулась Джун. — Мы тебе звонили каждый день, прямо-таки навязывались с помощью! Ты сама не захотела! Из-за нее, чтобы не нарушать вашу идиллию!
— Так вот о чем на самом деле речь! — воскликнула я, ткнув в ее сторону пальцем. — Вам не по вкусу моя новая дружба! Если так, у меня для вас есть отличная новость! Я дружу с Моникой и буду дружить, и придется с этим смириться как вам с Бетти, так и Люциусу! Вы все ревнуете, он в том числе, теперь-то я это понимаю!
— Дурочка, — невозмутимо сказала Джун. — Это создание, объект твоей пылкой защиты, никогда не было тебе другом.
— А ты, Джун? Ты мне друг? По-твоему, дружба состоит в том, чтобы вываливать на голову сплетни?
— Я сделала это исключительно из добрых чувств к тебе.
— О! — Я встала, дошла до двери и обернулась только на самом пороге. — Помнишь, чем вымощена дорога в ад?
Вопрос повис в воздухе. Ничего не оставалось, как выйти. В машине я с треском хлопнула дверцей, откинулась на сиденье и поймала в зеркальце над стеклом свое отражение. Я была прямо-таки багровой от гнева, и неудивительно: близкая подруга повела себя как последняя сплетница. Мне и в голову не приходило, что Джун нравится раздувать ссоры.
Существует два прямо противоположных взгляда на вопрос, делиться ли с подругой слухами о том, что у ее мужа роман на стороне. Немало женщин полагают, что это их первейшая обязанность по долгу дружбы, зато другие совершенно уверены: нет, ни в коем случае! Я придерживаюсь второй точки зрения. На мой взгляд, брак — это нечто большее, чем принято думать. Брак затягивает. Не потому ли одни жены старательно закрывают глаза на все признаки измены, чтобы не оказаться с ней лицом к лицу? Не потому ли другие знают все и мирятся с происходящим? А как насчет третьих, таких, как я, кто ни сном ни духом не подозревает о том, что творится прямо у них под носом, и не воспринимает предостережение как искреннюю попытку помочь?
* * *
Когда я повернула на подъездную аллею, время близилось к пяти. Все машины были на месте, кроме одной — Каспера, потому что это был его выходной день.
Я поднялась по ступеням. Вошла в дом.
В холле было безлюдно. Тишину нарушало только тиканье старинных часов на промежуточной площадке лестницы. Серый день бросал на интерьер угрюмый отсвет — казалось, что промозглая сырость просачивалась и внутрь.
Я как раз просматривала стопку корреспонденции на серебряном подносе, занимавшем круглый столик в углу, когда вошла миссис Матильда с вазой ярких цветов. При виде меня ее морщинистое лицо озарилось улыбкой.
— С возвращением, миссис Слейтер!
— Спасибо, миссис Матильда. Вы не видели графиню де Пасси?
— Нет, мэм.
Голос экономки мгновенно заледенел, как бывало всегда при упоминании о Монике. Водрузив вазу рядом с подносом, она отступила на шаг, чтобы полюбоваться букетом.
— А что мистер Слейтер?
— Его я тоже не видела.
Я отклонила предложение выпить чашку чаю и отправилась в домик для гостей на поиски Моники. Однако уютный коттедж оказался пуст. Между тем свинцовый оттенок неба предупреждал о том, что собирается дождь. Где же тогда все? Мне вдруг показалось, что в воздухе носится что-то зловещее.
Поразмыслив, я вернулась к бассейну и почти дошла до него, когда послышался невнятный звук, нечто среднее между возгласом и птичьим криком.
Почти сразу звук повторился — приглушенный, словно оборванный…
Откуда он?
Я напряженно прислушалась. Все было тихо. У бассейна никого. Я пошла было дальше к дому, но вдруг уловила целый ряд звуков, похожих на возню. На этот раз я поняла, что они доносятся из беседки для переодевания в греческом стиле, с широким патио по фасаду и двумя секциями, мужской и женской. Над каждой дверью висела фарфоровая табличка ручной работы с соответствующей надписью, в данном случае «Rois» и «Reines» (короли и королевы).
Я приложилась ухом к двери под надписью «Rois». Оттуда доносились глухие ритмичные звуки наподобие отдаленного тамтама или рывков попавшего в западню животного. Я опасливо приоткрыла дверь, памятуя о том, как несколько лет назад в кабинку забрался больной бешенством енот. Внутри царил густой сумрак, и зрению понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться. Я оглянулась и увидела Люциуса. Он был голый, с полотенцем вокруг бедер.
— Джо! — прошептал он.
— Прости, милый, я не знала…
Я запнулась, сообразив, что он не один. В крохотной кабинке находился кто-то еще. Моника. Она стояла чуть в стороне и запахивала белый купальный халат.
Я услышала свой собственный голос словно со стороны.
— Что это значит? Моника, что?..
Она отвернулась.
Люциус потянулся ко мне и коснулся руки, но в тот же миг выпрямился, качнулся назад и прижал обе ладони к сердцу. Лицо его исказилось почти до неузнаваемости. Хватая ртом воздух, кашляя, давясь и дергаясь, он осел на пол как тряпичная кукла. Полотенце свалилось.
— Воздуха!.. — хрипел он, извиваясь на голубой плитке пола. — Воздуха!..
Я рухнула на колени и схватила его в объятия, растерянно покачивая, как ребенка, а он комкал на мне одежду, тянул к себе и между рыбьими зевками выталкивал из себя что-то вроде: «Дай мне… дай…» — что-то, чего я не понимала. На лице его стремительно сменяли друг друга страх и раскаяние, из глаз от усилия сделать вдох катились слезы, и, что еще ужаснее, они лезли из орбит. Щеки из бурых стали лиловыми и темнели тем больше, чем шире разевался рот в бесполезных зевках.
