– «Очам – управление, – продолжил Олежка, – языку – воздержание, уму – смирение, телу – подчинение, гневу – подавление, помыслам – чистоту, добрые делам – побуждение. Лишаемый – не мсти, ненавидимый – люби, гонимый – терпи, хулимый – молчи, умертви грех свой».
– Вот оно как! – ошалело произнес воевода.
Батяня, глядя на отпрыска, довольно крякнул, но сразу взял себя в руки.
– «Старшим – покоряться»! А он бунтует!
– А как же, – возразил наследник, – «уму – смирение, и гневу – подавление»? Енто уже тебе!
– Цыц! – хряпнул Иван по столешнице. – Мое слово – первое!
Сын опустил очи к долу, но потом вдруг выпалил:
– А вот в монастырь уйду!
– Испужал! Да кто тебя при живых отце и матери туды возьмет?!
– Чернецом? Отрок читает и пишет что по-гречески, что по-славянски? Не возьмут?! Да завтра уйду!
– Коль воли от родителев хотца, тоды уж на Волгу аль за Каму!
– Тихо, тихо! – вскочил ратник. – Малый, охолонь! Ну и ты, Лександрыч, того, не ярись! Все одно он пока мал для дружины! А в завтра ни ты, ни я не заглянем! Давай выпьем! – и подлил хозяину избы.
Батяня тут же сделал несколько дюжих глотков, но кружку на место не поставил, а начал молча дном водить по столу. Наконец молвил:
– Давай, Андрюха, так. Пущай, коли тебе делать неча, науку ратную постигает, но не в ущерб работе. Есть заказ – трудится топором, нет заказа, скотина ухожена, накормлена, огород прополот – машет саблею. А уж решать, кем становиться и чему жисть посвящать, будет не раньше пятнадцати годов. Чичас мал пока, и я по нему панафиду стоять не тороплюсь.
– Да какая панафида! – поморщился гость. – Што про пятнадцать годов баешь – верно. А про панафиду – брось! Ворог у нас был – Мамай, так ему голову, как куренку, Тохтамыш свернул. Сей хан ярлык нашему князю дал? Дал. А Митрию Кстинычу с татарвой даже замиряться не надо. Тохтамыша не хаял, на Мамая биться не ходил. Этта пущай Димитрий Московский разбираитьси. На княжество наше нападать некому. Разве что разбойники лихие, мордва иль булгары – так затем и мы здеся! Наши стены прочныя, руки твердыя, сабли вострыя – держать оборону долго могём, а пока ее держим, так из Нижнего и помочь придет!
– А вот жонки сказывали, – оторвалась от шитья маманя, – что бродники из Волги дитя выловили, так у него заместо лица срамные части…
– Ну, и чаво? – скривился отец.
– И еще звезды сверху падали, а зимой на Москве вихрь кровли посрывал и дрань носил, аки сухой лист, а в небе стоял столп огнен и звезда копейным образом. Все это к лиху, бают…
– Тьфу, – древоделя стукнул в сердцах кружкой о стол. – Бабские россказни! Я не про то! Я штоб не сбежал он отсюдова куда на службу!
– Да куды он сбежит! – засмеялся Андрей. – Ему здеся хорошо! Моя правда, Олег?
– Угу, – буркнул плотницкий сын и полез за новой шанежкой.
– Мож, чаво ишшо принесть? – привстав, робко спросила маманя.
– Не надоть! – сказал Клобук. – И так наемшись от пуза. Месяц так не пировал!
– Так заведи хозяйку, – посоветовал отец.
– И правда! – тут же молвила маманя, услышав интересную тему.
– Есть одна на примете, – важно произнес воевода и откинулся спиной к стене. – Церкву закончим, поеду в Нижний свататься.
– Ух ты! – не выдержал Олежка. – И кто она?
– Дед Пихто! – нахмурился Клобук. – Мал ишшо такие вопросы задавать! Много будешь знать, скоро состаришься!
– Ну, а коли Мамай вернетси? – вдруг спросил батяня.
– Да сгинул, бают, Мамай, – и Андрюха отпил из кружки. – И что его страшиться, нас, вона, в два, а то и в три раза меньше стояло, и што?
– И што? – поддакнул старший Белый Лоб, а Евдокия подвинулась ближе.
– Да то! Гнали мы тово Мамая до берегов Ахтубы!
– А чаво не догнали? – съязвил отец.
– Да нужон он нам!
– Да как не нужон! Пленили бы!
– Да, пленили! Наших половина полегла, а я со своим обрубком, – и тут Андрей махнул в воздухе культей, – главный догоняла!
– Не серчай! – батя даже подпрыгнул. – Взял бы да рассказал, как дело состоялось! Олегу баял, так и мы с Евдокией послухать хотим! Вечер длинный, ежели, конечно, спать не торописси! А меду и мы в погребе найдем, а, жана?
Маманя вздохнула, поднялась и вышла из избы. Андрей захохотал и погрозил Ивану пальцем.
– Ну, ну… – засмущался хозяин. – Для дорогих гостей и бережем…
Воевода потянулся, поставил локти на стол, поднял глаза к потолку, будто что-то вспоминая, и начал свою повесть.
– Ну, мы, нижегородцы да суздальцы, сами напросились – Митрий Кстиныч на ратьице отправляться не захотел, но сына Василия с полками послал. Да другого князя дал в придачу – Симеона Михайловича. Вот я и увязался с ними. Поначалу, что и говорить, было боязно, но пока шли, рать росла, а как услыхали, что игумен Сергий русское воинство на битву благословил, да двух иноков Димитрию Ивановичу прислал, мы духом и воспряли. Дошли до Дона. Пока князья с боярами спорили, как правильно перед сражением встать, мы молились и оружие готовили – наше дело не думы думать, а ворога разить. Потом решили реку вброд перейти. Ну, и перешли. Там ишшо Ягайло мечом грозился, и подумали – ну его к лешему, а то в спину вдарит – кто знает? Ну, вот и вышли на поле Куликово всем войском. А месковляне, они ж, черти, хитрые, заприметили там бор. Так они в эту чащу засадный полк поставили, с братом великого князя Владимиром Андреевичем да боярином Димитрием Боброк-Волынским во главе. А сам Димитрий Иванович сражался среди ополчения, во как! Сначала вместе со всеми преклонил колени и молился перед золотым образом Спасителя на черной великокняжеской хоругви за христиан и Русь, затем сел на коня, сам торжественный, в сияющем колонтаре, в алом опашне, а за ним воеводы в драгом оружии на разукрашенных конях, и объехал все войско, называл нас милыми братьями и верными товарищами, укреплял нас в мужестве и обещал славу, коль живыми останемся, или мученический венец за гробом…
– Ишь ты! – старший Белый Лоб уселся поудобнее, взял кружку, взглянул в нее, убедившись, что она пуста, поставил обратно. Олег под шумок слопал еще одну шанежку.
– Ну так! – подбодряемый вниманием, пуще расходился рассказчик. – Как встал перед всеми, да как крикнет: «Братья мои! Прославим жизнь свою миру на диво! Испытаем крепость рук наших и остроту сабель! Реку Дон заполним кровью за веру христианскую! Вы, храбрецы, не рождены на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»
– Вона как! – вскликнул уже младший. Раньше Андрей о речи великого князя не упоминал. – А сам ты слышал?
– Я – не слышал! – сверкнул очами Клобук. – Я в задних рядах стоял, куда поставили! Но другие – слышали!
