– Вертолет! – на ходу прокричал один из них.
Ширко оглянулся – на растянутой плащ-палатке вынесли Олега и быстро потащили к зависшему вертолету. Прожектором освещали место, лопасти поднимали снежный вихрь. Белого Лба обвязали ремнями, пристегнули к тросу, и он медленно пошел вверх. Затем спустились еще два троса, к ним пристегнулись врачи и тоже поднялись. Вскоре вертолет резко ушел в сторону – только стрекотание раздавалось в горах. Павел вынул рацию, несколько раз нажал кнопку вызова.
– Что, Пашенька? – голос Анны звучал испуганно. Ну, да, просто так он же не будет вызывать.
– Олега нашли. Он жив, – женщина закричала до того, как он продолжил фразу. – Аня, подожди. Аня, не кричи пожалуйста. Нина рядом?
– Нет, в спальне.
– Олег в коме.
Долгая-долгая пауза.
– Справимся, – услышал он. – Спасибо тебе, Паша.
– За что спасибо? Это все ты придумала.
– Нет. Это Нина. Она все твердила, что папа жив, вот и… Ладно, и что теперь?
– Олег уже в вертолете следует в аэропорт, там его на «Иле» сразу отправляют в Москву, в столице встретит «скорая» и доставит в клинику – какую, не знаю, этим Владимирович займется. Сегодня спите, утром вызывайте вертолет и летите в МинВоды. Там завтра встречаемся и возвращаемся в Москву – за нами пришлют корпоративный самолет. Вот, вроде и все.
– Ты умница, Паша.
– Да ладно…
– Тогда до встречи в аэропорту.
– Да. До встречи.
– Пока.
– Пока.
Ширко отключился – рядом стоял Демченко.
– Извини, подслушал краем уха. Не сказал про глаз?
Павел отрицательно покачал головой.
– Ну и не надо. Рано пока.
Сделал шаг навстречу, обнял одной руки за плечи.
– А пойдем, коммерсант, водочки дерябнем.
– А пойдем, дерябнем!
– То есть не только коньячишко потягиваем?
– Нет, не только.
– Молодец ты, Павел! Да и все мы хороши. Это ж надо – подо льдом! Под десятью метрами! Обнаружили пещеру! И спасли человека! Хороши мои ребята?
– В полном составе, без исключения. Я думал, все делается с ленцой, нехотя, но как только тревогу дали – так все четко и быстро закружилось-завертелось…
– Да. Только какая же сволочь стреляла?..
Анна вошла в спальню – дочка в наушниках слушала музыку, потому и не слышала ее истошных радостных криков. Увидев мать, сразу наушники сорвала и с постели вскочила.
– Нина, – слова застревали. – Папа жив… Его нашли.
– Я же говорила! – закричала Нина. – Я знала, знала! Я чувствовала! – кинулась к Анне и крепко обняла ее. – Знала, знала, – твердила дочка, – знала…
– Только он… без сознания.
– Что? – девочка отстранилась.
– Так сказали.
– А где он сейчас?
– Наверное, уже летит в Москву. Или вот-вот полетит.
– А почему без нас?
– Потому что ему нужно срочно в больницу. А за нами завтра пришлют отдельный самолет. И мы улетим вместе с Пашей.
Дочка отвернулась, упала лицом в подушку – непонятно было, плачет она или смеется от радости. Наконец, Нина оторвалась от нее, подошла к матери и снова крепко обняла.
– А ведь у нас получилось. Мы спасли папу.
– Да, – Анна погладила девочку по голове, – да.
– Не пускай его больше ни в какие горы. Давай теперь никогда не расставаться?
– Давай… Ты не против, если я лягу спать? Я так измотана, а новостей сегодня уже не будет…
– Спи, конечно. А я полежу рядом и что-нибудь почитаю.
– У меня лучшая на свете дочка.
– А у меня мама. И папа.
Анна разделась, забралась под одеяло, повернулась к Нине спиной – свет «айпэда» женщине мешал, и начала засыпать с одной лишь мыслью: «кома». Кома-кома-кома-кома… Что мы о ней знаем? Что это очень плохо. Что человек лежит – вроде он есть. А вроде и нет. Бедный ребенок. Как до нее это все доносить?
IV
– А-а-а-а-а! – Белый Лоб выпрямился на кровати, испуганно озираясь.
Мир выглядел в непривычном ракурсе, он хотел протереть глаза, но ладонь справа легла на повязку, открылось только левое око. Белый потолок, белые стены. Комната. Большая. Очень большая. Запах. Очень тягучий и плотный. Цветы. Цветы? Он приноровился, посмотрел одним глазом. Каких только нет! Вдоль стен, в углах, вазы-вазы-вазы… Что ж, цветы лучше, чем похоронные венки. Он жив? Он жив! Опять. Поднес ближе руку – все с непривычки не мог сфокусироваться. А ладошка-то здоровая, не детская! «Назад в будущее»? В вене торчал катетер, из него вела трубка к капельнице. Кап-кап. Больница. Не тюремная. В тюрьме цветы не дарят и палаты по пятьдесят квадратных метров не выделяют. Опять проделки Камушка?
К груди прикреплялись с помощью присосок датчики, от которых куда-то назад, вбок, вели беленькие проводки. Он скосил глаз и увидел сразу три монитора с показателями. Ого!
Так. Что он помнит? Они с Григорием идут по коридору. Длинный коридор, сырой мрачный подвал. Лубянка. Он спрашивает у Гриши фамилию. Да, так и было. И тот бьет его по голове. По затылку. Резко, сильно, чем-то очень-очень тяжелым. Рукояткой пистолета? Да ну. Хотя не битой же. Да, наверное – рукояткой пистолета. Олег вырубается. И… И ничего. Какой сейчас год? Если больница, то должна быть красная кнопка за подголовником койки. Как же тяжело двигаться! Однако.
Пока Белолобов переворачивался на бок, чтобы посмотреть на стену за спиной, в палату вошла женщина в белом. Молодая женщина, без косы в руках. Значит, это совсем не та женщина в белом. Просто медсестра. Ладонями она держала вазу с водой – дверь толкала ногой. Вошла и застыла.
– Ой, – сказала она и мелко задрожала.
– Ой-ой, – ответил Олег. – Милая, ты чего? Подходи ближе, не стесняйся.
Она отчаянно замотала головой. Потом произнесла:
– Не-а.
– Чего боишься? – спросил больной, но она поставила вазу на пол и мигом умчалась.
Вот новость. Испугалась. Что происходит? Пора привыкнуть к зигзагам. Год, год, год, какой сейчас год? Он откинулся на подушку. Ах, да, кнопка. Урий, где у него кнопка? Е-мое, и башка трещит. Вот двинул гэбист, так двинул…
За дверью послышались крики, которые нарастали и раздавались все ближе и ближе. Он прекратил поиски, откинулся на подушку. Дверь распахнулась, и в палату влетели сразу три врача. Главным, видимо, являлся толстяк с двойным подбородком, который кинул беглый взгляд на мониторы, подскочил к Олегу, схватил его за запястье, нащупывая пульс, а другой рукой потянул вверх веко.
