– Что хочешь, воин? Говори! Верная рука, острый глаз у тебя уже есть! Что еще нужно?
Туглай прижал руки к груди, склонился, затем осторожно поднял глаза, поймал полупьяный взгляд хозяина и скромно ответил:
– Я хочу быть таким же умным, как ты.
Оглан захохотал так громко, что другие гости приподнялись с мест, чтобы узнать, что происходит.
– Ей! Молодец, нукер!
Отсмеявшись и вытерев слезы, Илыгмыш произнес:
– Кажется, ты и так не глуп. Ну, ладно. Будет что поручить в ближайшее время – тебя пошлю. Справишься – возвышу. Теперь иди.
Пятясь задом, сотник вышел из юрты – есть, есть! Теперь только не оплошать! Не подвести!
Пошатываясь, добрел до своего жилья, бросил юной Хадие мешок с недоеденной головой сайгака, упал на ковры и погрузился сон.
Утром он, зевая и потягиваясь, только показался из юрты, как к нему направились воины из его сотни, перекинулись несколькими словами. Оказывается, урусута уже пытали. Сначала просто били, затем секли плетьми, после выдавили глаз – он все молчал. Когда арактырец подошел к месту истязания, привязанному к установленному на «козлах» бревну незнакомцу вгоняли деревянные щепы под ногти. Голое тело было полностью искусано насекомыми и исполосовано бичами, из впадины левой глазницы сочилась кровь, ее пятна на коже уже высыхали, приобретая бурый цвет. Оставшийся глаз безумно вращался, из уст сыпались проклятья.
– Я бы давно уже вырвал ему язык, – заметив Туглая, виновато заметил палач Зульфат, – да тогда мы от него точно ничего не узнаем. Но ничего, – повысил он голос, – сейчас мы разведем под ним огонь и приготовим, как дичь! Переведи! – крикнул он толмачу.
Услышав родную речь, урусут опять выругался.
– Эй, Зульфат! – сказал сотник. – Не надо огня! Надрежь ему запястья, ступни, шею и сдери кожу! Пусть его обнаженное мясо жарится под последними лучами осеннего солнца!
Пленник, послушав перевод, долго смотрел на арактырца единственным глазом. Затем на нижнем веке стала набухать капля, упала на землю, после слезы закапали одна за другой. Урусут что-то горько бормотал.
– Что он говорит? – заинтересовался юз-баши.
– Ругается, – пожал плечами Фаттах.
– Подробнее, не бойся, у меня не женские уши.
– Он сказал, что все мы – дети собаки. Что мы – будущая падаль. Что гнев бога падет на наши головы, и мы будем гореть в аду и после земной смерти.
– Как это?
– Не наши тела. Наши души. Всегда. Вечность. До скончания времен.
– Скажи ему, что христианский бог карает собственных слуг. У меня же есть другой небесный повелитель. Давай, сдирай кожу, нечего болтать!
Урусут завыл, только увидев узкий нож в руках палача. Затем взял обещание, что его убьют быстро и выложил все, что знал.
После поражения Мамая по наущению московского князя нижегородцы, рязанцы и новгородцы принялись строить на своих восточных рубежах сторожевые засеки – чтобы обезопаситься от неожиданно быстрого нападения со стороны Орды. Евстафий – так звали молодого пленника – являлся подданным старого князя суздальского и нижегородского Дмитрия. Место, где воин нес службу, именовалось «Земки» и располагалось на противоположном берегу Суры.
Это очень удобная для наблюдения за восточной землей точка, потому что через реку от селения стоит высокая черная скала, на которой посменно находятся ратники. Если они вдруг завидят врагов, то будут бить в железо и палить костер, дабы застава могла послать вестонош в Нижний, Рязань и Москву. Пока завоеватели наладят переправу, гонцы доскачут, по крайней мере, в Нижний Новгород. Евстафий со своим напарником находился в дозоре. Они уже давно ездят в степь, но на «татарву» – он так и сказал – нарвались в первый раз. Поэтому и не знали, как себя правильно вести.
– И всего-то? – удивился сотник. – И стоило из-за этого с жизнью расставаться? Ну и народ!
– Ты донесешь оглану новость? – спросил Фаттах.
Туглай помнил, что Илыгмыш вчера помимо кумыса пил генуэзское вино, и решил, что у хозяина утреннее настроение не будет добрым – можно и под горячую руку попасть. Зачем? Он посмотрел в хитрые арабские глаза в паутинках морщин и ответил:
– Пусть Зульфат отправляется.
– Я? – опешил мясник. Ему было гораздо проще ломать кости и прикладывать раскаленное железо к соскам жертв, чем с глазу на глаз разговаривать с повелителем. – Нет, почему я?
– Давай ты, Фаттах, – подвел черту в ненужном споре юз-баши. – Оглан тебя любит.
– Далеко пойдешь, – буркнул проповедник и поплелся к главному юрту.
Палач, поддержав Егору голову, дал тому попить.
Позже арактырец узнал, что властитель только отмахнулся – урусуты еще год назад признали себя подданными великого хана Тохтамыша, прислали ему дары и ясак – кому нужно срываться с пастбищ и отправляться на них в поход? Да пусть своими засеками застроят Суру, Итиль, Оку и все прочие известные им реки – лишь бы не лезли за чужие границы!
Но с урусута все равно содрали кожу и оставили умирать на солнце.
Через полгода, когда кочевье, достаточно легко перезимовав, отметило праздник весны «карга буткасы», эта история вернулась. Сотника вызвал оглан.
Увидев вошедшего Туглая, повелитель отослал личную стражу – нукеров Наиля и Ильдуса. Если хозяин хочет говорить наедине, значит, то, что он скажет, важнее важного. Арактырец, поудобней устроившись на ковре, полностью обратился в слух.
Повелитель показал на ломившийся от яств дастархан, гость из приличия взял горсть изюму.
– Есть люди, – откусив кусочек вяленой дыни, сказал повелитель, – у которых душа барса, но ум овцы и язык птицы. Насколько ты можешь, если понадобится, укоротить свой язык?
– Я могу сделать вид, будто у меня его нет вовсе, – ответил юз-баши.
Оглан задумчиво пощипал свою узкую бородку и добавил:
– Ты хитрый, как волк. Кажется, еще ты и умный, как змея. Что ты будешь делать с языком, если тебя схватят враги на своей земле, как мы урусута прошлой осенью? Расскажешь ли ты им все, что знаешь, если с тебя начнут сдирать кожу?
– Тогда, наверное, будет лучше, если я выполню приказ, не зная, зачем он нужен?
– Тогда ты можешь выполнить приказ не полностью. Или просто недостаточно хорошо.
– На месте урусута, – заерзал на ковре Туглай, – я бы твердил, твердил и твердил, что заблудился. Если же бы мне не поверили и начали пытать, я бы открыл им «стра-а-ашную», – тут он скорчил гримасу, – тайну. Например, что мы ищем какого-то бежавшего к соседям с чужой казной боярина.
– Боярина?
– Ну, в нашем случае – мин-баши. Или нойона. Чем ложь нелепей, тем ей охотней верят. Начнут искать нойона, сокровища, ничего и никого не найдут и отпустят. Или просто убьют.
