Сейчас такого издания нет. Но оно появится, его востребует само время. Если им не станет «Российский курьер», станет другое.
— Да, — скажет он. — Да. Рупор ответственных сил. Рупор эффективных собственников.
И разведет бодягу часов на сто, мысленно представляя себе, как он входит в кабинет Путина, как Путин поднимается ему навстречу, уважительно пожимает руку и говорит: «Альберт Николаевич, хочу посоветоваться с вами вот по какому вопросу: что нам все-таки делать с Чечней?» Я терпеливо пережду и скажу:
— Мне не за что на вас обижаться. Но мне неприятно видеть, как вы сдаете свои позиции.
Он скажет:
— Ну, ты не очень-то. С чего ты взял, что я сдаю позиции?
Я скажу:
— Вы позволили Броверману уволить Милену Броневую.
Он скажет:
— Броверман сделал это с моей подачи. «Светская жизнь» не нужна.
Я скажу:
— Согласен. Но как это воспринято в редакции? Лозовский с самого начала был против «Светской жизни». Вы настояли. Теперь уступили. Вы уступили Лозовскому. На летучке вы сделали мне втык за интервью Морозова. Я не в претензии. Вы продемонстрировали свою объективность. А как это воспринято? Лозовский набирает силу — вот как.
Он скажет…
Не имеет значения, что он скажет.
Я скажу:
— Вы ошибаетесь, если думаете, что увольнение Лозовского вызовет раскол в редакции. Я знаю, что говорю. Люди устали от подвешенного состояния. Они хотят стабильности. Стабильность можете гарантировать только вы. Лозовского не любят. Он ведет себя как хозяин. А он не хозяин. У него всего двадцать пять процентов акций «Курьера». Этого маловато, чтобы быть хозяином. Альберт Николаевич, не перебивайте меня. Я знаю, что вы скажете. Лозовский держит в руках Бровермана, а Броверман контролирует финансы. Будем говорить прямо: он контролирует «черный нал». У вас есть свой человек, который мог бы стать генеральным директором «Курьера»? Я подчеркиваю: свой человек.
Он скажет:
— Лозовский не даст уволить Бровермана. У него блокирующий пакет, этого достаточно.
Я скажу:
— Вам нужно избавиться от Бровермана. А как — второй вопрос. Я правильно понимаю?
Он скажет:
— Продолжай. Я тебя очень внимательно слушаю.
Я скажу:
— Вот и слушай, старый козел, а не крути носом.
Я скажу:
— У вас в руках сейчас есть очень сильный козырь. И дал вам его сам Лозовский. В плане отдела расследований заявлена статья Тюрина «Игра в „семерочку“».
Он скажет:
— Я ее не пропущу.
Я скажу:
— Вы ее пропустите. И поставите в номер. Не в очередной, а так, через пару недель.
Он скажет:
— Ну, допустим. Что дальше?
Я скажу:
— Не догадываетесь? Слух об этой статье дойдет до генерала Морозова. И оттиск окажется у него в руках. Совершенно случайно.
Он скажет:
— Кажется, я начинаю тебя понимать.
Я скажу:
— Наконец-то. Что сделает Морозов, когда прочитает статью?
Попов надолго задумается, потом скажет:
— Он напустит на «Курьер» своих следователей, и Броверман сядет.
Я спрошу:
— Нам это нужно?
Он скажет:
— Нет. Рептильный фонд.
Я скажу:
— Значит, нам нужно, чтобы Броверман уволился по собственному желанию, а рептильный фонд и все завязки передал вашему человеку? Правильно?
Он скажет:
— Правильно.
Я скажу:
— Вот об этом вы и будете говорить с генералом Морозовым. Вы скажете ему: статья не выйдет, но Броверман должен тихо уйти. Как вы думаете, сумеет генерал Морозов склонить к этому решению Бровермана?
Попов встанет и начнет ходить вдоль письменного стола, заложив руки за спину, как всегда делал перед тем, как принять важное решение. Потом скажет:
— Стас, я тебя недооценивал.
Я скажу:
— У вас будет время исправиться.
Он скажет…
— Водитель автомобиля один-четыре-один, остановитесь и заглушите двигатель!
Усиленный радиомегафоном грубый мужской голос перенес Стаса из кабинета главного редактора «Российского курьера» на затянутый сизым дымом отработанных газов Ленинский проспект, на котором уже чувствовалось нарастающее оживление рабочего дня. Это было так неожиданно, что Стас даже не сразу понял, что обращаются к нему.
— Водитель «мазды», немедленно остановитесь! — прикрикнули в мегафон.
Чертыхнувшись, Стас прижался к обочине и опустил стекло.
Тотчас рядом по грязному от соли асфальту скользнул милицейский «форд», белый с синим, и встал перед «маздой», блокируя дорогу. Водительская дверь «форда» открылась, неторопливо вышел молодой долговязый инспектор ГИБДД со звездочками старшего лейтенанта на погонах, небрежно козырнул и повелительно пошевелил пальцами:
— Документики.
— В чем дело? — недовольно спросил Стас.
— Нарушаем.
— Кто нарушает? Вы? Так и разбирайтесь с собой! А я ничего не нарушил.
— Нарушили, водитель, нарушили, — снисходительно возразил инспектор. — Вы проехали на запрещающий сигнал светофора.
— Да ну?
— Не да ну, а так точно. На Ленинский проспект вы произвели правый поворот из улицы актрисы Стасовой. Произвели?
— Это запрещено?
— Это разрешено. На стрелку. Вы повернули, не дождавшись стрелки. Что и является грубым нарушением ПДД.
— Какая стрелка? — возмутился Стас. — Она не работает!
— Долог путь рассказа, краток путь показа. Давайте посмотрим, — предложил инспектор. — Вам лучше выйти из машины. Удобней будет смотреть. А то шею свернете.
Стас вывалился из «мазды» и всмотрелся в светофор на углу Ленинского и артистки Тарасовой. Стрелка работала.
— Надо же! Езжу здесь каждый день, и не помню случая, чтобы она работала. Не повезло.
— Наоборот, очень повезло. А почему? Вы заплатите штраф и будете более внимательны к сигналам светофоров. А то ведь как бывает? Сначала вы проскакиваете под стрелку. Потом начинаете ехать на желтый свет. А потом и на красный. И чем кончается? Эпиграфом на могильной плите.
— Эпитафией!
— Да? Спасибо, учту. Эпитафия будет такая: «Не смотрел на дорогу водитель. Вспоминал его долго родитель». А теперь попрошу документики.
