— Сколько же вы идете до места? — поинтересовался Лозовский.
— Когда как. Если в трое суток уложимся — считай, повезло. А то, бывает, и четверо. А если, не дай Бог, запуржит — так вообще.
— Платят-то хоть хорошо?
— Сколько в городе получают, так хорошо. А если как при коммунизме — никакого сравнения. По две-три тысячи за рейс привозили. Купить, правда, на те деньги чего захочешь — хрен в рыло, побегаешь и втридорога переплатишь. Но жить можно. Можно жить. Я так говорю: рабочему человеку, если руки-ноги есть и голова на плечах, при любой власти жить можно. Что коммунисты, что демократы, рабочему человеку одна холера. Те болтали, эти болтают. Свобода, свобода. Ее на хлеб не намажешь. А языком трепать и раньше трепали. Только что тогда в курилках, а нынче на митингах.
Быстро стемнело. Зачернел лес по левому пологому берегу, правый был высокий, голый. Над его увалами взошла и поплыла, сопровождая поезд, полная ледяная луна. Тракторист словно бы подобрался за рычагами, время от времени останавливался, высовывался из кабины, шарил по заснеженному руслу фарой-искателем.
— Вешки гляжу, — объяснил он Лозовскому. — Тут родники, подмывают лед. Не дай Бог проглядеть. Вон видишь — парует? Это открытая промоина, ее видно. А других не видно. Сверху лед и лед, снегом замело. А сунься туда — и ухнешь, с концами, поминай как звали. За вешками дорожники следят, но и самому нужен глаз да глаз.
— Такие случаи были?
— С нашими нет. Наши тут каждый поворот знают. А с городскими бывает. Особенно по весне. Поедут на вездеходе на рыбалку, глаза водярой зальют — и сами к рыбам. В Нюду-то тебе зачем?
— Насчет работы хочу узнать.
— В городе не узнал?
— В городе наобещают с три короба. Надо на месте посмотреть, с народом поговорить.
— Это ты правильно, — одобрил тракторист. — На слово никому верить нельзя. Слова все насобачились говорить, только слушай… Вон твоя Нюда. Видишь — огни справа? Это и есть Нюда. Подальше — это аэропорт, раньше сюда гидросамолеты летали, сейчас на вертолеты перешли. А сам поселок ближе, за бугром. Когда-то тут староверы жили. Как нефть нашли, они дальше ушли, на севера. А поселок под вахтовый приспособили. Тут у «Нюда-нефти» склады, заежка, общежития для холостяков. Семейные в избах. Но семейных мало, конторские, а так народ все больше в городе, оттуда вертолетами возят.
Огни поселка приблизились, чуть ниже аэропорта затеплилось круглыми огнями иллюминаторов что-то вроде пассажирского двухпалубного теплохода, над ним помигивали не в лад красные неоновые буквы, всего две, не подряд: «П… а…» — Ресторан «Причал», — объяснил тракторист. — Один армяшка держит, Ашот. Купил дебаркадер, устроил в нем ресторан. Ресторан не ресторан — кафешка. Кормят хорошо, ничего не скажу, но цены кусаются. Иной раз остановишься, а иной раз только слюни сглотнешь и мимо проедешь.
Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил.
Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту.
Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина.
И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху — одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся? Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела.
Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит — не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще — пусть у других об этом голова болит.
И так разозлился он на себя, что, была бы возможность догнать санно-тракторный поезд, догнал бы, доехал бы на нем до Новооктябрьского, там первым же попутным бортом в Нижневартовск, а оттуда — в Москву. И забыть обо всем, выкинуть из головы. Бессонница? Бессонница не смертельна, можно перетерпеть.
Но даже габаритных огней последней волокуши уже не было видно.
Лозовский поглубже натянул шапку и капюшон «аляски», забросил на плечо сумку и двинулся в поселок по укатанному траками вездеходов спуску, прикрывая лицо рукой в меховой перчатке от слабого, но режущего кожу, как терка, ветра.
Было девять вечера. Широкие улицы поселка, застроенные основательными, сложенными на века избами, ярко освещали холодные ртутные фонари. Среди изб мусором, времянками, теснились вагончики и балки, в стороне серебрились арочные ангары промзоны, высились штабеля труб, какие-то громоздкие агрегаты в дощатой обшивке, емкости склада ГСМ. Поселок еще не спал, светились окна в избах, но улицы были совершенно безлюдны. Лишь елозил вдалеке, постепенно приближаясь, милицейский патрульный «УАЗ» с включенными зачем-то мигалками.
Встреча с милицией в планы Лозовского не входила, поэтому он скрылся в тени трансформаторной будки и выждал, пока «УАЗ» завершит круг по поселку и вернется к приземистому, похожему на лабаз дому, над крыльцом которого светилась какая-то вывеска. Так надо понимать — к опорному пункту милиции.
Неподалеку от него темнело двухэтажное здание — контора промыслов. Там же тянулись окна длинного барака, в половине из них был свет, остальные чернели — заежка, как называют в вахтовых поселках гостиницы и дома приезжих. Заезжки Лозовскому было не миновать, если он не хотел ночевать на улице, но спешить туда не следовало. Там потребуют паспорт, а расшифровываться раньше времени ни к чему.
Он прошел вдоль берега к дебаркадеру, над которым горела красная неоновая вывеска «Причал». Со стороны поселка все буквы были на месте. Вряд ли ресторан работал в этот поздний безлюдный час, но Лозовский все же спустился по вырубленным в камне ступеням, прошел по скрипучему трапу, соединяющему берег с верхней палубой дебаркадера и толкнул обшитую вагонкой дверь с предупредительной надписью «От вас». Над дверью висела рында — судовой колокол, соединенный с дверью рычагом.
Рында ударила, как показалось Лозовскому — оглушительно громко, в тамбуре его обдало сухим теплом калорифера, он толкнул вторую дверь и оказался в просторном зале с низким потолком, задрапированным рыбацкими сетями. В ячеях сети торчали пробки от шампанского — следы чьих-то лихих разгулов.
Ресторан работал, хотя посетителей было всего четверо.
Довольно молодые, интеллигентного вида, конторские — они сидели за угловым столом без скатерти, пили пиво из высоких стеклянных кружек и играли в карты. В преферанс, определил Лозовский по листу, расчерченному для пули. Остальные два десятка столов щетинились ножками поставленных на них стульев.
