Утром он отправился на Кропоткинскую. На зеленой траве скверов лежали огромные серебристые туши аэростатов. Как огромные яйца каких-то фантастических птеродактилей. Возле аэростатов дежурили красноармейцы.
В кабинете Эпштейна, заваленном бумагами и газетными подшивками, давно немытые стекла были заклеены крест-накрест бумажными полосами — чтобы при бомбежке не выбило взрывной волной. За два года, минувших с последней их встречи, Эпштейн сильно сдал, крупное лицо было серым, пиджак осыпан перхотью. Взглянув на протянутую Фефером телеграмму, он кивнул: «Знаю». Вынул из настольного перекидного календаря листок с каким-то телефонным номером, передал Феферу:
— Вам приказано позвонить по этому номеру.
— Это секретариат Лозовского? — уточнил Фефер.
— Нет. Не думаю. У Лозовского другой телефон.
— Кому же я должен звонить?
Эпштейн развел руками, как бы говоря: «А я знаю?»
Фефер набрал номер, представился. Мужской голос на другом конце провода сказал:
— Минутку, не отходите от аппарата… Товарищ Фефер, вы слушаете?
— Да.
— В двенадцать ноль-ноль будьте у подъезда своего дома. За вами приедут.
— Кто? — спросил Фефер.
Но в трубке уже звучали гудки отбоя.
Он отошел от телефона. Как-то не по себе ему стало. Неуютно. Дел больше не было, но выходить на улицу не хотелось. Угостил Эпштейна папиросой «Казбек», закурил сам. Поинтересовался:
— Какие у нас новости?
Мягко подчеркнул «у нас». Он все-таки был заместителем председателя президиума ЕАК, а Эпштейн — всего лишь ответственным секретарем. Так получилось, что в эвакуации он отошел от дел комитета, а всю работу тащил на себе Эпштейн. Но это — было, а теперь Фефер в Москве. Это факт, с которым Эпштейну придется считаться.
— У нас?.. Даже не знаю… А, вот что. Пришла депеша из Америки. Просят прислать делегацию ЕАК. Чтобы выступили перед американской общественностью. Лозовский сказал, что наш ответ положительный.
Фефер насторожился:
— И… Большая делегация?
— Всего два человека. Михоэлс и Маркиш.
— Михоэлс и Маркиш? Президиум одобрил?
— Президиум не собирался. Их запросили американцы. Руководство одобрило.
Фефер вышел. Лицо у него горело. Это была пощечина. Опять Михоэлс. Что они все нашли в этом Михоэлсе? Ладно, допустим. Он — председатель ЕАК. Но Маркиш-то тут при чем? Рядовой член президиума. Он вообще в деятельности ЕАК почти не участвует! Он, Фефер, должен ехать в Америку, а не Маркиш. Нет, этого так нельзя оставить. Он…
Фефер остановился посреди тротуара.
«Он, он! А что он?..» Глупейшее положение! Не может же он сам требовать за себя? А кто может? Михоэлс? Так они с Маркишем не разлей вода. Лозовский? Тоже не надышится на Михоэлса, что тот скажет, то и будет. Фадеев? Да, Фадеев мог бы предложить и отстоять его кандидатуру. Но Фадеев в Казани…
— Гражданин! Ваши документы!
Фефер оглянулся. Стоял молоденький милиционер, держа руку у козырька фуражки, глядя подозрительно, строго. Видно, своей растерянностью привлек его внимание Фефер. Он сунул милиционеру свой паспорт.
— Фефер Исаак Соломонович. Поэт Ицик Фефер вам случаем не родственник?
— Это я и есть.
— А почему же в паспорте…
— Ицик — мой псевдоним. Вот! — Фефер ткнул любознательному милиционеру писательский билет.
Тот заулыбался, козырнул и вернул документы.
— Извините. Я вижу: гражданин странный какой-то. Решил проверить. Сами понимаете, время военное. А вы, оказывается, поэт Фефер! Мой тесть любит ваши стихи.
— Он еврей?
— Да. А я мордвин. Дружба народов. Я ему расскажу, что встретил вас, — не поверит. Особенно ему нравится ваше стихотворение «Бойцу-еврею».
— Передайте ему привет, — буркнул Фефер.
— Обязательно!
Милиционер еще раз козырнул и удалился.
Фефер проводил его хмурым взглядом.
«Бойцу-еврею» — это было стихотворение Маркиша.
Ну и денек!
Без четверти двенадцать он стоял возле своего подъезда, с тревогой поглядывая по сторонам. Ровно в полдень подкатила черная «эмка», из машины вышел подтянутый молодой человек в штатском, спросил:
— Гражданин Фефер?.. Садитесь.
Фефер сел на заднее сиденье. «Эмка» выехала на Садовое кольцо.
— Куда мы едем? — спросил Фефер.
Ни водитель, ни штатский не ответили. Когда проскочили улицу Кирова, бывшую Мясницкую, у Фефера чуть отлегло от сердца. Значит, не на Лубянку. Возле одного из жилых домов в районе Таганки машина остановилась. Молодой человек проворно выскочил и предупредительно открыл Феферу дверцу.
— Прошу!
На втором этаже коротко постучал в обычную дверь. Изнутри послышалось:
— Войдите!
Молодой человек пропустил Фефера в пустую прихожую, а сам остался на лестничной клетке. Фефер вошел в комнату. В ней стоял только казенного вида письменный стол и несколько стульев. За столом сидел крупный мужчина, лет сорока, с волевым, жестким лицом, в наброшенном на плечи светлом плаще. Под плащом была видна военная гимнастерка.
В комнате был еще один мужчина. Он стоял, глядя в окно, сложив за спиной белые пухлые руки, слегка покачивался на носках. Хороший серый костюм сидел чуть мешковато на его невысокой, склонной к полноте фигуре. При появлении Фефера он даже не оглянулся.
Тот, что был за столом, кивнул:
— Проходите, Зорин, садитесь.
Фефер замер. Зорин — так он подписывал свои самые первые юношеские стихи. Об этом знали только жена да немногие ревностные почитатели его творчества. Этот, за столом, не был похож на любителя поэзии. Вряд ли поэзия его вообще интересовала. Его интересовало совсем другое.
«Зорин» — это была агентурная кличка Фефера. Ее знал только один человек. Этот, за столом, не был этим человеком. «Ловушка», — мелькнуло в голове Фефера.
Фефер сел. Его визави откинулся к спинке стула, испытующе глядя на Фефера. Полы плаща разошлись. Открылся орден Красного Знамени над клапаном кармана. И одна из петлиц на воротнике. Петлица была с синим рантом. Золотая нитка посередине. Нитка заканчивалась небольшой звездой.
Комиссар госбезопасности.
У Фефера запотели очки.
— Успокойтесь, Зорин. Я знаю, что вас вел капитан Бочков. Теперь вы будете работать со мной. Моя фамилия Райхман. Для вас — Павел. Просто Павел. Запомните. Устраивайтесь поудобнее. У нас будет обстоятельный разговор.
Тот, что стоял у окна, взял стул, поставил его сбоку письменного стола. Не вплотную, чуть поодаль. Сел, закинул ногу на ногу. Крупный нос. Пенсне. Тонкие губы. Жирный, свисающий на крахмальный воротник рубашки подбородок.
