VI
После смерти Щербакова в мае сорок пятого года Лозовского назначили начальником Совинформбюро. Новый кабинет его был раза в три больше прежнего, на приставном столике прибавилось телефонов. К кабинету примыкала просторная комната отдыха с овальным обеденным столом, с заставленным посудой и хрусталем буфетом, с черным, дерматиновой обивки, диваном. Сюда и провел Лозовский нежданного гостя. Не спрашивая, достал из буфета два фужера, коробку шоколадных конфет и бутылку грузинского коньяка, разверстал, чокнулся.
— Рад тебя видеть, Соломон Михайлович.
— Я тебя тоже.
— Будем здоровы!
— Будем!..
— Ты по делу? Или просто поговорить о международном положении? — спросил Лозовский, когда в бутылке слегка поубавилось.
— С тобой и о международном положении поговорить интересно. Информированный человек. Что у нас происходит в этих сферах?
— Если коротко: борьба за мир.
Михоэлс усмехнулся:
— Это я и сам понял. В Москве говорят: а потом начнется такая борьба за мир, после которой не останется камня на камне.
— Не исключено.
— Вообще-то, Соломон Абрамович, я по делу.
— Тогда давай еще по граммульке и пойдем погуляем. А то я в этом кабинете и лета не вижу.
— Не обессудь, но я сегодня уже нагулялся. Нога побаливает, — объяснил Михоэлс. — Так что, если не возражаешь, поговорим здесь.
Лозовский внимательно на него посмотрел:
— Ты уверен, что тебе не хочется подышать свежим воздухом?
Михоэлс кивнул:
— Да.
— Тогда давай поговорим здесь.
— А коньяку больше не дадут?
Лозовский засмеялся.
— Так вот почему ты не хочешь на улицу!
— А то. Бутылку же с собой не захватишь… Дело вот какое. Сегодня на президиуме хотел выступить Фефер. С предложением, чтобы ЕАК обратился в правительство с просьбой создать в Крыму еврейскую республику.
— Хотел. Но не выступил? — уточнил Лозовский.
— Нет. Но очень хотел. Прямо рвал удила, как молодой рысак.
Лозовский кивнул:
— Понятно. Не выступил — почему?
— У нас была другая повестка дня.
Лозовский повторил:
— Понятно.
— Вопрос, как ты знаешь, не новый, — продолжал Михоэлс, старательно подбирая слова. — В феврале сорок четвертого мы уже обращались с письмом в правительство. Идея, насколько я могу судить, не получила поддержки. Я считаю, что сегодня снова поднимать вопрос и вовсе неправильно. Я сейчас объясню, почему я так думаю. Но сначала — вопрос. Что случилось с Крымско-Татарской республикой?
Лозовский насторожился.
— На территории Крыма указом Президиума Верховного Совета создана Крымская область в составе РСФСР.
— Это я знаю. Я спрашиваю о республике крымских татар. В указе о ней нет ни слова.
— Из указа вытекает, что она расформирована.
— Она расформирована потому, что татар в Крыму не осталось. Практически ни одного. А до войны их там было триста тысяч.
— Откуда у тебя эта информация?
— Случайно узнал. Ко мне на прием пришел молодой татарин. И все рассказал.
— Почему он рассказал это тебе?
— Чтобы мы знали. У них нет татарского антифашистского комитета. Указ о создании Крымской области подтверждает его слова.
— Ты записал его фамилию, адрес?
— Он мне ничего не сказал. Он откуда-то из Казахстана или Сибири. Их туда выселили. Весной и летом сорок четвертого года.
— Летом сорок четвертого по решению правительства Крым был очищен от антисоветских элементов. Многие крымские татары сотрудничали с гитлеровцами. Они подарили Гитлеру белого коня, чтобы он на нем въехал в Москву.
— Выселены семьи. Старики, женщины и дети не могли сотрудничать с гитлеровцами. И дарить Гитлеру коней. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Верней, так: я хочу быть понятым совершенно правильно. Я не обсуждаю и не оцениваю никаких решений правительства. Я не знаю причин, по которым татары были выселены из Крыма. Я принимаю это как факт, как данность. И потому считаю, что мы не имеем права ходатайствовать о создании в Крыму еврейской республики. Хватит с нас обвинений в том, что мы распяли Христа. Нам не нужны обвинения в том, что мы заняли или хотели занять земли крымских татар и их жилища. Это мое мнение. Мое личное мнение. И только. Я достаточно ясно выразился?
— Вполне. И ты сообщил мне об этом…
— Чтобы ты знал, — закончил его фразу Михоэлс.
— Я понял. Кофе хочешь?
— Хочу.
— Сейчас сделаю. Мне тут подарили немецкую кофеварку… — Лозовский повозился с каким-то хитроумным никелированным устройством, насыпал кофе, залил водой и включил в сеть. — Сейчас будет… Почему ты не в партии, Соломон Михайлович?
Михоэлс пожал плечами:
— Даже не знаю. Как-то так… не случилось.
— А я в партии с 1901 года. Вступил мальчишкой, в двадцать три года. Два раза исключали, потом восстанавливали. В сущности, вся моя жизнь связана с партией. Вся, без остатка.
— А моя с театром.
— Хорошее сопоставление. Есть законы театра, которых ты не можешь нарушить. Есть законы партии, которых не могу нарушить я. К чему я это говорю? Вот к чему. Я согласен с тобой. Думаю, что ты прав. Но если партия прикажет мне изменить мое мнение, я изменю.
— Но сейчас ты считаешь, что я прав? — уточнил Михоэлс.
— Да, прав.
Михоэлс наполнил фужеры.
— Ваше здоровье, гражданин Лозовский!
— Ваше здоровье, гражданин Михоэлс!..
Михоэлс еще немного посидел и поднялся.
— Пойду, не буду тебе больше мешать. Спасибо за коньяк.
— А кофе?
— В другой раз.
Лозовский вышел проводить его к лифту. Спросил:
— Хочешь сказать что-нибудь еще?
— Как ни странно, нет. А ты?
Лозовский на миг задумался и ответил:
— Как ни странно, я тоже.
— Кроме, пожалуй, одного, — добавил Михоэлс. — Все антифашистские комитеты влились в Советский комитет защиты мира. Только одни мы торчим, как сучок на перилах.
— Я понял. Это хорошая мысль. У тебя нет ощущения, что сегодня мы переступили какую-то черту?
Михоэлс подтвердил:
— Есть. Только мы сделали это не сегодня.
Лозовский пожал ему руку и вернулся в комнату отдыха. Постоял у окна, глядя, как внизу идет через площадь, опираясь на трость, маленький человек с блестящей на солнце лысиной в обрамлении черных волос. Он подошел к остановке, дождался трамвая и скрылся в вагоне.
