Сталин задумался. Гарриман прилетает 28 января. Можно продлить командировку Михоэлса, перенести спектакли на конец месяца. Удобный повод избежать встречи Гарримана и Михоэлса.
Еще подумал. Решил: нет, не стоит. Это и может быть воспринято как «благовидный предлог». И может навести Гарримана на ненужные размышления.
Да, не стоит.
Снова репетиции, прогоны нового спектакля «Солнце не заходит»…
«22. 12. 47. Отправил с курьером два пригласительных билета на спектакль „Фрейлехс“…»
Сталин перелистнул страницу. Но что-то заставило его вернуться.
«…два пригласительных билета на спектакль „Фрейлехс“ в посольство США на имя А. Гарримана…»
Вон оно что. Тщеславный все-таки народ эти артисты.
Он закрыл папку. Поскребышев доложил:
— Вознесенский.
— Приглашай.
Появился председатель Госплана, самый молодой член Политбюро Вознесенский. Начал докладывать о корректировке бюджета на первый квартал 1948 года. Сталин ходил по кабинету, внимательно слушал. Неожиданно прервал Вознесенского:
— Минутку!
Подошел к письменному столу, по внутреннему телефону связался с Молотовым:
— Напомни мне, Вячеслав Михайлович. Наш общий друг говорил, кажется, что Гарриман был в его театре на спектакле «Фрейлехс»? Или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь, Иосиф Виссарионович. Действительно говорил. В разговоре со мной. Расшифровка этого разговора у вас. Мне подойти?
— Нет-нет, не нужно. — Положил трубку. — Продолжайте, товарищ Вознесенский.
Еще несколько минут слушал, пытаясь сосредоточиться. Наконец, сказал:
— Извините, товарищ Вознесенский. Я приму вас завтра в это же время.
Вознесенский собрал свои бумаги, молча вышел. Сталин перебрал папки, сложенные на левом углу письменного стола. Отыскал расшифровку разговора Молотова и Михоэлса. Нашел нужное место, внимательно перечитал:
«М о л о т о в. …Кстати, руководителем этого комитета предполагается, по нашим сведениям, назначить министра торговли Гарримана, бывшего посла США в Москве. Вы с ним, насколько я знаю, знакомы?
М и х о э л с. Крайне поверхностно. Меня представили ему на приеме в американском посольстве. А потом он был у нас на спектакле „Фрейлехс“. Не думаю, что он меня помнит.
М о л о т о в. А я думаю, помнит. И очень хорошо…»
«Он был у нас на спектакле „Фрейлехс“».
И снова посылает ему пригласительные билеты. Не вообще в театр, а именно на спектакль «Фрейлехс». И делает это уже после того, как сообщил Молотову, что его ответ «да».
Что это может значить?
Михоэлс не мог забыть, что Гарриман уже был на «Фрейлехс». Такие вещи не забываются. Не каждый день посол США приезжает в еврейский театр. Мог забыть о просмотре «Фрейлехс» Гарриман? Тоже вряд ли. А если и подзабыл, то фамилия Михоэлс сразу заставит вспомнить. Потому что Михоэлс — ключевая, пусть даже она не будет названа, фигура будущих переговоров. Что поймет Гарриман, получив это приглашение?
Да то и поймет. Все поймет. Поймет, что это знак: «Мне необходимо с вами поговорить».
Так? Конечно, так.
О чем Михоэлс будет говорить с Гарриманом?
Сталин сжал в руке спичечный коробок так, что он хрустнул.
Вызвал Поскребышева:
— Абакумова ко мне! Срочно!..
VII
«Совершенно секретно
Зорин — Павлу
3 января с. г. я получил Ваше распоряжение срочно оформить командировку и не позже 8 января прибыть в г. Минск и оставаться там на протяжении всего времени, пока в Минске будет находиться художественный руководитель театра ГОСЕТ, председатель президиума ЕАК С. Михоэлс. При этом я должен остановиться в той же гостинице, в какой остановится Михоэлс, постоянно находиться в его ближайшем окружении и фиксировать все, что может показаться мне необычным. Вы также указали, что по возвращении в Москву я должен срочно связаться с Вами, представить отчет и получить дальнейшие указания.
В Минск я приехал во второй половине дня, получил в горкоме партии бронь на заселение в гостиницу „Центральная“, где — как мне сообщили — сегодня утром поселился Михоэлс. В вестибюле гостиницы я встретил московского театрального критика Голубова-Потапова. Он сказал, что его командировало ВТО для сопровождения Михоэлса, который будет смотреть в Минске выдвинутые на Сталинскую премию спектакли. Это его сообщение меня удивило, так как я знал, что Михоэлса в этой поездке должен был сопровождать критик Головащенко. Но Голубов объяснил, что в последний момент все переиграли и пришлось ехать ему, хотя ехать ему жутко не хотелось — как он выразился: совершенно не лежала душа. Я заметил, что он мог бы и отказаться, так как в штате ВТО он не состоит, на что Голубов только махнул рукой и сказал: „Пришлось согласиться. Так надо“.
Подключение Голубова к Михоэлсу в этой поездке меня удивило. Голубов-Потапов является одаренным литературным и театральным критиком, он автор первой книги о балерине Улановой, регулярно выступает на страницах театральных журналов и как газетный рецензент на премьерные спектакли. Его отношения с Михоэлсом нельзя назвать особенно дружественными, так как еще в 1937 году Голубов опубликовал в газете „Советское искусство“ большую разгромную статью „Прошлое и настоящее ГОСЕТ“, где во многом справедливо, на мой взгляд, критиковал репертуарную и художественную политику Михоэлса. После выхода этой статьи Михоэлс долго еще вспоминал о ней, особенно фразу: „Помните замысловатую роспись в фойе еврейского театра? Его вычурные панно?“ Эта роспись была сделана художником Шагалом, Михоэлс очень ее любил и долго был обозлен на Голубова-Потапова, потому что после его статьи роспись из фойе театра приказали убрать. Впоследствии Голубов воздерживался от резких критических выступлений в адрес Михоэлса, их отношения выровнялись, но и при этом его участие в поездке Михоэлса мне показалось странным. Единственное, чем я мог объяснить это: Голубов был родом из Минска, закончил здесь Институт инженеров железнодорожного транспорта и, возможно, решил, пользуясь случаем, повидать оставшихся в Минске родственников, а также многочисленных друзей и знакомых.
Наш разговор в вестибюле гостиницы был прерван появлением Михоэлса в окружении большой группы режиссеров, артистов и актрис Белорусского театра им. Янки Купалы. Они направлялись в театр на просмотр спектакля, выдвинутого на Сталинскую премию. Увидев меня, Михоэлс удивился и спросил, как я оказался в Минске. Я объяснил, что приехал в связи с запланированным изданием книги моих стихов в переводе белорусских поэтов. Михоэлс представил меня окружавшим его артистам и театральным деятелям, назвав стальным пером еврейской пролетарской поэзии, и пригласил вместе с ними пойти на спектакль. Но я отказался, сославшись на то, что устал с дороги и еще даже не устроился в гостинице.
